Читать книгу "Человек, который умер смеясь - Дэвид Хэндлер"

как-то…

— У нее своеобразные предпочтения в еде.

Лулу еще раз куснула печенье. На этот раз Санни позволил ей его забрать. Она удовлетворенно растянулась на полу, жуя печенье. Санни ее погладил. Лулу застучала хвостом об пол.

Санни встал, отряхнул пыль с брюк и победно ухмыльнулся.

— Ну, как тебе? Мы уже опаздываем на самолет!

Вы, возможно, обо мне слышали еще до того, как я связался с Санни. Когда-то я был литературной сенсацией. «Нью-Йорк таймс» в своей рецензии на мой первый роман, «Наше семейное дело», сказала, что я «первый важный новый голос литературы восьмидесятых». Мне вручали премии. Я выступал на литературных мероприятиях. Я был в центре внимания. Журнал «Эсквайр» хотел знать, какое мороженое я люблю (лакричное, и его чертовски трудно найти). «Вэнити фэйр» интересовался, кто мой любимый актер (то ли Роберт Митчем, то ли Мо Ховард, я так и не решил). «Джентльменс куотерли» восхищался моим «непринужденным стилем» и хотел знать, как я одеваюсь за работой (замшевая рубашка «Орвис», джинсы и унты). На какое-то время я стал знаменит, как Джон Ирвинг, только он меньше ростом и все еще пишет.

А может, вы обо мне слышали из-за Мерили. Наш союз был заключен не столько на небесах, сколько в колонке светских сплетен Лиз Смит. Лиз решила, что мы идеально друг другу подходим. Возможно, она была права: с одной стороны Мерили Нэш, очаровательная, серьезная и сексапильная звезда очередной постановки Джо Паппа[7], завоевавшей «Тони»[8], а с другой я — высокий, элегантный и, как вы помните, первый важный новый голос литературы восьмидесятых. Медовый месяц мы провели в Лондоне, потом отправились в Париж и объехали большую часть Италии. Вернувшись в Нью-Йорк, мы купили великолепную квартиру в стиле ар-деко на Сентрал-Парк-Уэст. Я отрастил тонкие усики, купил смокинг от «Брукс Бразерс» и приобрел привычку укладывать волосы бриолином. Она носила белую шелковую головную повязку, которую стали копировать все подряд. Мы появлялись на всех премьерах, открытиях новых танцклубов, выставок и ресторанов в городе. Мы снялись в новом клипе Мика Джаггера (сыграли там парочку, которую он везет сквозь ад). Мы купили красный «ягуар» модели XK 150 1958 года, чтобы кататься на нем в Хэмптоне, и щенка бассет-хаунда, которого назвали Лулу. Лулу ходила с нами повсюду. В ресторане «У Элейн»[9] для нее держали отдельную миску для воды.

Свою старую квартиру с вечными сквозняками на пятом этаже в доме без лифта на Западной Девяносто третьей я оставил в качестве офиса и поставил там текстовый процессор[10] и личную копировальную машину. Я ходил туда каждое утро работать над второй книгой, вот только никакой книги не было. Это называют творческим тупиком, но мне даже в тупик не с чем было заходить. Лишь пустота внутри и страх, что я разучился делать то единственное, что умел. Как будто все пересохло. У меня просто не вставал — на книгу и, как вскоре оказалось, на Мерили тоже. Эту мою маленькую проблему Мерили встретила, так сказать, лицом к лицу, со всем терпением, сочувствием и тактом. Так уж она устроена. Но через полтора года ее все же достало.

Я переехал обратно в офис, оставив себе усы и Лулу. Все остальное осталось у Мерили. Мне позвонила ее подружка-танцовщица и прозрачно намекнула, что неравнодушна. Тогда-то и выяснилось, что не встает у меня не только на Мерили. Друзья-приятели с коктейльных вечеринок быстро рассеялись. Немногих настоящих друзей я достал своей привычкой заявляться в гости без приглашения, выпивать весь алкоголь в доме и отрубаться. Аванс на вторую книгу растаял. В «Клубе Ракетки»[11] не приняли мой чек ввиду недостатка средств на счету. Через несколько недель после окончательного оформления развода Мерили вышла замуж за новомодного драматурга из Джорджии, Зака как-его-там. Я прочел об этом в колонке Лиз Смит.

Потрясающе, как быстро жизнь может превратиться в дерьмо.

Я уже три месяца не платил за квартиру, и все шло к тому, что до очередного чека с гонораром мне пришлось бы переселиться в магазинную тележку в Риверсайд-парке. Дела шли совсем паршиво, но тут позвонила агентесса с предложением помочь Санни Дэю, Единственному, написать мемуары.

— Да кому сейчас интересен Санни Дэй? — удивился я.

— Его издатель считает, что много кому, дорогой мой, — ответила она. — Он получит за мемуары миллион триста тысяч.

— Хм.

— А литнегр — сто пятьдесят тысяч плюс треть авторского гонорара.

— Хм-м-м….

Санни Дэя я знал только по фильмам. Ну или из газет — а это, конечно, не обязательно правда. В детстве мне казалось, что он самый смешной человек в Америке. Я вырос на их с Гейбом Найтом фильмах. Найт и Дэй. Критики их никогда особо не жаловали. В конце концов, они все время снимали практически одну и ту же незамысловатую историю о том, как простой парень добился успеха, с задорной версией песни Коула Портера «Ночь и день»[12] в качестве главной музыкальной темы. Но кого это волновало? Уж точно не меня. Фильмы-то были смешные. Тогда Санни любили все, особенно дети. Он сам был как ребенок, нахальный пухлый уличный мальчишка из Бруклина — заводной, с кучей планов и идей и совершенно невоспитанный. В мире взрослых, в приличном обществе ему места не было. В обществе Санни оказывался благодаря Гейбу. Гейб был звездой футбола в «Первом парне университета» и лыжным инструктором в «Горном курорте». Он пел и покорял сердца девушек. А над Санни смеялись. Все, что делал Санни, было смешно — то, как он, разволновавшись, тыкал собеседника в грудь указательным пальцем, то, как он всхрапывал в раздражении или начинал икать, когда нервничал. Разве можно забыть неуклюжего Санни в «Горном курорте», когда он свернул не туда и его вынесло на сложный склон? Или влюбленного Санни на «свидании вслепую» с Джой Лэнсинг[13] в «Продавцах содовой», где он пытался демонстрировать светские манеры?

В пятидесятые не было кинозвезд популярнее Найта и Дэя. Их фильмы приносили миллионы. У них было собственное телешоу на Си-би-эс. В лучших ночных клубах и в Лас-Вегасе они, полноправные члены «Крысиной стаи»[14], были гвоздем программы. Они достигли вершины успеха, но вся слава доставалась Санни. Санни затмил всех. Милтона Берла называли Дядюшка Милти, Джеки Глисона — Большой Человек[15]. Санни Дэя называли Единственный. А Гейб Найт был обычный симпатичный парень на амплуа простака в комическом дуэте, которому очень повезло — ну или так все думали.

— И вот