Читать книгу "Гувернантка с секретом - Анастасия Александровна Логинова"

театр одного актера, когда, например, я рассказывала о рыцарях-крестоносцах. Но, право, это стоило того, чтобы близнецы слушали меня с горящими глазами. Вот с точными науками сложнее: хоть на одной ноге прыгай, арифметика от этого интересней не станет. Первые месяца полтора я билась, что рыба о лед, не зная, как внушить мальчишкам всю важность арифметики. Пока не догадалась вдруг на одном из уроков истории заметить как бы невзначай, что любимые их полководцы, Суворов и Кутузов, добились своих побед благодаря знаниям в математике и стратегии. А спустя пару дней я услышала, как Конни, заводила среди братьев, вполголоса наставлял Никки:

– Я знаю, что скукотища! Но пойми ты, что без счетов в армию не возьмут!

– А может, она врет все, может, и возьмут… – слабо возразил Никки.

«Она» – это я, их любимая учительница.

– Да не, не врет. Мари тоже так сказала.

Ну да, Мари – непререкаемый авторитет, разумеется.

– Значит, надо… – тяжко вздохнул Никки и зашуршал, открывая задачник. И тут же захныкал: – Да ничего я не понимаю! Цифры все да закорючки… а это что за знак?

Конни тоже вздохнул:

– И я не понимаю. Нужно завтра пойти к ней и сызнова спросить.

– Мари увидит! – ужаснулся Никки.

– Ну… можно до уроков. Тихонько, чтоб не слышал никто.

Мари… с нею было тяжелей всего. За три месяца я так и не сумела подобрать ключик к этой девице. Хотя и не очень старалась, если быть откровенной: мне всего-то нужно было, чтобы дети прилежно выполняли задания и не слишком докучали мне. Вообще-то Мари была девицей очень неглупой, сообразительной и эрудированной в самых неожиданных областях. Обожала шокировать домочадцев цитатами из Ницше и Карла Маркса и раз за разом пыталась доказать всем, что православие – ложная религия, а истинное видение мира людям открывается только после прочтения буддистских сутр…

Еще Мари сама пыталась изучать японский язык и культуру – ума не приложу, на что они ей сдались. Зато ее ошибки в родном языке могли соперничать по глупости с ошибками младших братьев, и по-французски она говорила едва-едва. Это при том, что в следующем году ей дебютировать, а я понятия не имею, как можно вывести ее в высший свет московского общества и не сгореть при этом со стыда!

Манера Мари одеваться заслуживала отдельного внимания. Сочетать ярко-алую блузку в полоску с зеленой юбкой в клетку было для нее в порядке вещей. Ежели она надевала платье, то почти всегда это платье было декольтировано столь сильно, как я, например, не решусь надеть даже на вечер.

С волосами она и вовсе творила что-то невообразимое – должно быть, это снова была дань японской культуре.

– Что это у тебя на голове, деточка? – спросила Елена Сергеевна, когда Мари в первый раз вышла в подобном виде.

– Это прическа японской гейши, маменька.

– А что такое гейша? – простодушно изумилась та.

– Проститутка, – охотно пояснило дитя.

Маменька залилась краской, а папенька расхохотался.

Родители полагали, что их шестнадцатилетнее чадо – сущий ребенок, и приходили в восторг от его шалостей. Шалостями считалось ношение декольтированных платьев, обнажающих уже вовсе не детские формы, похищение учебников из классной комнаты с целью сорвать урок, а также и порча ножницами моего вечернего платья – Жоржик любил, когда я посещала званые вечера вместе со всей семьею, а иногда и без его жены вовсе. Подозреваю, что за порчу платья Мари все же досталось бы от родителей, но институтское прошлое запрещало мне жаловаться «старшим» на что бы то ни было. Я лишь стала тщательнее следить, чтобы дверь моей комнаты всегда была заперта.

* * *

Занятия оканчивались обычно в два, после чего все шли обедать. Я тоже проголодалась, однако мне было жаль тратить свое личное время на общение с Полесовыми, потому я решила, что пообедаю в городе, во время прогулки, поскорее переоделась и вышла на улицу.

Полесовы занимали весь второй этаж дома номер двадцать по Пречистенке. Квартира эта была не очень-то по карману Георгию Павловичу, который служил мелким чиновником в суде, но он изо всех сил старался сохранить апартаменты на Пречистенке, где жил, как он считает, tout le beau monde de Moscou[3], к коему он, разумеется, себя причислял.

Я привычно прошлась пешком до Арбата и в чистеньком уютном кафе, где была частой гостьей, выпила кофе с пирожным, после чего на извозчике добралась до Кузнецкого Моста.

Этот район Москвы считался раем для московских модниц, поскольку именно здесь сосредоточились лучшие модные, галантерейные и ювелирные лавки, преимущественно иностранные. Роскошные парижские платья за стеклянными витринами, завораживающие дух названия на ярких вывесках – «Гажелен-Опижес», «Сиже», «Чарльз Уорт», «Фаберже». Никогда прежде, пока училась в Смольном, я не интересовалась особенно модой, однако, зажив самостоятельно и начав распоряжаться деньгами, я вдруг с удивлением обнаружила, что мне нравится наряжать себя. Потому этот район я особенно любила.

Март в этом году выдался студеным, и вся Москва до сих пор была заметена снегом, но на Кузнецком Мосту даже казалось чуть чище и солнечней. Я не без удовольствия прошлась вдоль Петровки, щурилась весеннему солнцу, разглядывая роскошные экипажи и изысканные туалеты дам, но делать сегодня покупки была не намерена. Я выбрала лишь несколько новых книг в букинистической лавке, потом заказала носовых платков и без интереса перемерила три пары перчаток, но так ничего и не купила. Зажав сверток с книгами под мышкой, я свернула в Столешников переулок и вскоре уже тянула на себя дверь под скромной, немного покосившейся вывеской, «Лефевр и Ко».

Это тоже был рай – причем уже персонально мой. Парфюмерная лавка, куда свозились как новинки из Европы, так и одеколоны российских парфюмеров – вечно соперничающих между собой месье Брокара и месье Ралле.

Хозяйка лавки, дама чуть за тридцать, эмигрантка из Франции, черноглазая смуглая брюнетка, которую все всегда звали просто Марго, без фамилии и без обращения мадемуазель, была истинной парижанкой. Изысканная и утонченная до кончиков ногтей, окутанная шлейфами самых неожиданных парфюмов и, несмотря на то что живет в России уже очень давно, говорящая с сильным акцентом. Я и сама до девяти лет воспитывалась во Франции, французский язык считала родным, а русский долго мне не давался, как и избавление от акцента. Однако три месяца назад, когда возникла такая необходимость, я сделала над собой усилие – часами просиживала возле зеркала, тренируя артикуляцию и произношение, и теперь, кажется, говорила по-русски вполне чисто. Мне удалось даже овладеть московской манерой разговаривать – чуть растягивая