Читать книгу "Соразмерный образ мой - Одри Ниффенеггер"

Марике нестерпимо хотелось курить. Она не очень-то жаловала Элспет, но теперь затосковала. Элспет наверняка отпустила бы какую-нибудь колкость, съязвила бы по поводу этих церемоний. Открыв рот, Марика вздохнула, и ее дыхание на миг заклубилось не хуже сигаретного дыма.

Катафалк проследовал по Черенковой аллее и скрылся из виду. Фамильный склеп Ноблинов находился прямо за углом от зоны отдыха, ближе к середине кладбища; тем, кто пришел проститься с Элспет, предстояло отшагать по узкой, бугристой от древесных корней Колоннадной аллее, где не мог пройти катафалк. Автомобили пришлось оставить у полукруглой Колоннады, отделявшей кладбищенский двор от захоронений; нехотя выбравшись из тепла, водители и пассажиры огляделись, рассмотрели часовню (построенную, как некогда сказал кто-то из знаменитых, в стиле «похоронной готики»), кованые ворота, памятник жертвам войны и статую Фортуны, воздевшую пустые глазницы к свинцовому небу. Марика задумалась, сколько же гробов прошло сквозь хайгейтские ворота. На первых порах сюда въезжали черные повозки, запряженные лошадьми в траурном плюмаже, а следом тащились наемные плакальщицы и бессловесные статисты; теперь на смену им пришли разномастные автомобили, цветные зонты и скорбящие близкие. Кладбище вдруг увиделось Марике старинным театром, где без конца играют одну и ту же пьесу, меняя лишь костюмы и прически.

Роберт тронул Мартина за плечо, и Мартин открыл глаза с таким видом, будто его, спящего, растолкали пинками. Они пересекли двор, миновали проход в центре Колоннады, поднялись по замшелым ступенькам и оказались на кладбище. За ними плелась Марика. Остальные шли следом. На крутых каменистых тропах было скользко. Все боялись оступиться. Никто не проронил ни слова.

Найджел, директор кладбища, стоял возле катафалка, еще более элегантный и внимательный, чем обычно. Он встретил Роберта грустной полуулыбкой, словно говоря: «К своим у нас отношение особое, верно?» Рядом с Найджелом стоял приятель Роберта, Себастьян Морроу. Себастьян был владельцем похоронного бюро; Роберт не раз видел его в деле, но теперь у Себастьяна будто открылись запасы сочувствия и внутреннего достоинства. Он, можно сказать, дирижировал церемонией без единого жеста и слова; в нужный момент его взгляд просто останавливался на ком-нибудь из присутствующих, указывал на необходимый предмет — и все, что положено, совершалось само собой. Себастьян был в костюме цвета маренго и хвойно-зеленом галстуке. Уроженец Лондона, он появился на свет в семье выходцев из Нигерии; темная кожа выделяла его среди присутствующих и в то же время делала почти незаметным в тенистых кладбищенских зарослях.

У катафалка собрались носильщики.

Все терпеливо ждали, а Роберт в одиночку зашагал по главной аллее к родовому склепу Ноблинов, сложенному из плит известняка. Над входом была высечена только фамилия. Позеленевшую от патины медную дверь украшал барельеф с изображением пеликана, кормящего детеныша собственной кровью, — символ Воскресения. Проводя экскурсии по кладбищу, Роберт нередко демонстрировал этот барельеф туристам. Сейчас дверь была распахнута. Невдалеке, у гранитного обелиска, стояли наготове могильщики, Томас и Мэтью. Поймав его взгляд, они кивнули и приблизились.

Роджер помедлил у входа в тесный склеп. Внутри находились четыре гроба — родителей Элспет, а также бабки с дедом, — да еще клочья пыли, скопившиеся в углах. На выступе, куда предстояло водрузить гроб Элспет, белели две опоры. Вот и все. Роберту почудилось, будто из склепа, как из ледника, на него дохнуло холодом. Ему даже мнилась некая сделка: кладбище заберет у него Элспет, а взамен… трудно сказать. Но что-то определенно даст взамен.

Вместе с Томасом и Мэтью он вернулся к месту стоянки катафалка. Согласно правилам наземного погребения, Элспет хоронили в свинцовом гробу, который оказался совершенно неподъемным. Роберт подставил плечо наравне с носильщиками; когда они примерялись, чтобы опустить гроб на опоры, возникла заминка. Такому количеству людей в склепе было не повернуться, а гроб почему-то вырос до непомерной величины. В конце концов управились. В тусклом дневном свете гроб поблескивал темной дубовой обшивкой. Носильщики гуськом вышли, а Роберт остался в одиночестве и, немного сутулясь, прижался ладонями к покрытой лаком древесине, словно это была кожа Элспет, под которой в истерзанном теле все еще билось сердце. В памяти всплыли ее бледные черты, голубые глаза, то широко распахнутые в шутливом изумлении, то сощуренные в знак недовольства; маленькие груди, запредельный жар во время обострений, торчащие над животом ребрышки в последние месяцы болезни, шрамы от катетеров и операций. На него нахлынуло желание, смешанное с отвращением. Когда-то у нее были дивные волосы; ему вспомнилось, как она плакала, когда они стали выпадать целыми прядями, а он гладил ее по голому, обтянутому кожей черепу. Ему привиделся изгиб ее бедер, а вслед за тем — отеки и пролежни, которые обезображивали это тело, клетку за клеткой. А ведь ей было всего сорок четыре.

— Роберт.

Это за ним пришла Джессика Бейтс. Она, как всегда, нацепила какую-то немыслимую шляпку, но ее обычно суровое лицо смягчилось сочувствием.

— Пора. — Она накрыла его руки своими мягкими старческими ладонями.

Руки у него сильно вспотели, и, оторвав их от гроба, он заметил на безупречно гладкой поверхности два четких отпечатка. Сперва он хотел их стереть, но потом решил оставить — как знак последнего прикосновения к этой оболочке тела Элспет. Он не возражал, когда Джессика вывела его на свет, и остановился рядом с нею и со всеми остальными, дожидаясь поминальной службы.

Дни человека, как трава, как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его.[4]

Мартин стоял едва ли не дальше всех. Он снова закрыл глаза. Голова его свесилась на грудь, а руки, засунутые в карманы пальто, сжались в кулаки. Марика боком прильнула к нему. Она взяла его под руку, но он, будто не заметив, начал раскачиваться взад-вперед. Марика выпрямилась и оставила его в покое.

Коль всемогущему Господу Богу нашему в неизреченной благости Его угодно было забрать к Себе душу почившей сестры нашей, то в сей час предаем мы тело ее месту отдохновения — земля к земле, прах к праху, тлен к тлену — в твердой и неколебимой надежде на воскрешение тела и вечную жизнь, через Господа нашего Иисуса Христа, Который уничиженное тело наше преобразит так, что будет сообразно оно славному телу Его, силою, которою Он действует и покоряет Себе все.

Роберт позволил себе осмотреться. Кроны деревьев облетели — до Рождества оставалось меньше месяца, — но при всем том на кладбище было зелено. В Хайгейте разрослись кусты падуба, ведущие свой род из Викторианской эпохи — от тех веточек, без которых в прежние времена не обходились надгробные венки. Эти заросли придавали местности праздничный вид, если, конечно, кто мог щелкнуть особым переключателем у себя в голове, чтобы совместить праздник Рождества и кладбище. Пытаясь сосредоточиться на словах викария, Роберт отчетливо различал тявканье лисиц, бегавших неподалеку.