Читать книгу "Вендетта - Олеся Шеллина"

любезный маркиз, это всего лишь спор двух умов, со схожими взглядами, — Вольтер улыбнулся молодому ученому. — А в споре, как известно, рождается истина. Но, наверное, мы действительно слегка разошлись. Так вы идете завтра к маркизе де Помпадур на ее вечер?

— Да, по глубокому измышлению я решал все-таки посетить этот вечер. К тому же мне интересно из первых уст услышать все подробности про эту странную войну, — Мирабо вздохнул с облегчением, услышав, что никакой ссоры нет. Он пришел в этот дом, чтобы посоветоваться с Монтескьё, и вовсе не ожидал увидеть здесь Вольтера, которого в очередной раз простили и даже даровали какую-то придворную должность. Не то, что он не был рад встречи с Вольтером, но все же мог не признать, что порой его язвительные замечания приносили больше вреда, чем пользы и самому Вольтеру и тех людей, что его окружали.

Мантескьё снова закашлялся, и его собеседники замолчали, думая каждый о своем. Под оком парижского дома Монтескьё прогрохотала карета, и остановилась. Этот звук не был неожиданным, поэтому находящиеся в комнате люда не обратили на него никакого внимания. Но вот стук в дверь заставил насторожиться. Оставалась, правда, надежда на то, что стучат в дом по соседству, но прошедший в прихожую лакей развеял эту надежду.

— Вы еще кого-то ждете? — Вольтер посмотрел на хозяина дома, который в это время подносил ко рту бокал с уже остывшим глинтвейном. Монтескьё покачал головой.

— Но, я и вас не ждал, друзья мои, хоть вы и доставили мне невероятный сюрприз, скрасив своим присутствием мои тягостные будни. — Сказав это, хозяин дома замолчал, и все трое прислушались в тому, что происходит на первом этаже, где и был расположен вход в дом. Спустя довольно непродолжительное время, раздался звук шагов на лестнице, и дверь в комнату, которую сам Монтескьё называл гостиной, отворилась.

— Граф Романов, господин барон, — сказал лакей и быстро вышел, пропуская в комнату гостя. «Хорошо еще этот болван догадался у гостя забрать плащ и шляпу», — раздраженно подумал про себя Монтескьё, разглядывая вошедшего.

Незваным гостем оказался юноша лет восемнадцати на вид, с белокурыми волосами, коротко постриженными, что смотрелось очень необычно, особенно на фоне того, что юноша не носил парик. Как и все блондины юноша мог бы выглядеть невзрачным, если бы не загар, накрепко прилипший к коже лица, который оттенял светлые глаза, делая их более выразительными. А когда он только вошел, хозяина дома поразило суровое, можно сказать жесткое выражение, застывшее на этом юном лице, которое никак не вязалось с его возрастом. Но это выражение настолько быстро сменилось восторженным, что Монтескьё решил, что ему показалось, и это игра света из камина сыграла с ним злую шутку. Юноша тем временем сложил руки на груди и на отличном французском языке произнес.

— Господин барон, как я счастлив находиться здесь и лицезреть вас воочию. Вы даже не представляете, насколько преданным вашим поклонником я являюсь.

* * *

Пока мы ехали через миллион различных герцогств, княжеств и маркграфств, я окончательно запутался в них, особенно в их названиях. Все эти образования, являющиеся отдельными государствами и обладающие видимостью суверенитета, были настолько нелепы, настолько убоги, что я даже не пытался в них разобраться и тем более запомнить. Видя их бедность, когда из самого ценного владельцы полуразрушенных замков обладали лишь именем и огромным гонором, я вполне мог предположить, что польская королева в девичестве действительно сама себе чулки штопала. Хотя в этом предложении от каждого слова несет какой-то неправильностью. По сравнению с этими герцогствами моя Гольштиния выглядит ого-го какой охренительно большой и серьезной. А уж когда Дания вернет мне Шлезвиг, то и вовсе будет вполне себе неплохая губерния.

— О чем вы думаете, ваше величество? — прервал мои размышления напряженный Гюнтер. Которому не нравилось, что мы поперлись куда-то, и поперлись куда-то практически без сопровождения. Сорок гвардейцев, не считая Лопухина, назначенного командиром, по его мнению, было чертовски мало.

— Я думаю о том, что убрать Ганновер с карты мира можно лишь в одном случае, если исчезнет такое образование, как Священная Римская империя. Тогда он станет всего лишь одним из этих ста тысяч герцогств, которые мы уже проехали, — я посмотрел на него, отметив, насколько он напряжен. — Расслабься. Мы всего лишь путешествуем. И к его императорскому величеству не имеем никакого отношения.

— Почему вы решили назваться графом?

— Вообще-то, я хотел назваться князем, но ваши общие вопли, наверное, услышали в Париже, так что пришлось остановиться на графе, — я отодвинул штору с окна кареты, чтобы посмотреть, где мы вообще едем.

— Я имею в виду, почему вы не взяли себе другое имя? — Гюнтер сложил руки на груди. — Вы хоть понимаете, насколько это опасно?

— Для меня опаснее сейчас было бы в Петербурге, как это ни странно, — я вздохнул. — А имя... Гюнтер, для господ из Парижа, все русские имена — это производные от одного — варвар. Даже, если кто-то и заметит, что оно вроде бы похоже на то, что должно быть у русского царя, то всегда можно сказать, что мы однофамильцы. Но, уверяю тебя, таких будет немного. — Я снова посмотрел в окно. Мы уже подъезжаем к Парижу, и никто даже не почесался.

— Но зачем мы едем в Париж? — всегда сдержанный Гюнтер только за грудки меня не схватил и не начал трясти.

— Как это, зачем? Нам нужен союзник в борьбе в Англией, а у французов как раз какие-то непонятные шевеления насчет колоний, да и старая неприязнь должна о себе дать знать. Франция хорошо подойдет для такого союза. — Я с задумчивым видом задернул штору на окне и повернулся к Криббе. — Они ведь мне даже попрощаться не дали, сволочи. Я им того, что они сделали никогда не прощу.

— Почему-то мне кажется, что это еще не все, — Гюнтер покачал головой. — Вы не просто хотите союз с Францией заключить против англичан, иначе, зачем вы поехали туда лично?

— Я хочу прощупать почву... Неважно, это всего лишь предположение, — Робеспьер и иже с ним еще даже не родились, вот в чем дело. И могу пока действительно только посмотреть на родоначальников идей революции, чтобы потом решить, стоит ли подтолкнуть ее свершение, или наоборот задавить в зародыше, сконцентрировавшись на бесконечных мятежах в колониях. Ведь там