Читать книгу "Токийская невеста - Амели Нотомб"

Какая-то машина нагло нас подрезала. Мало этого, водитель в ярости выскочил и начал орать на Ринри. Мой ученик, очень спокойно, рассыпался в извинениях. Хам уехал.

— Это же он был виноват! — воскликнула я.

— Да, — флегматично ответил Ринри.

— Так почему же вы извинялись?

— Не знаю, как это по-французски.

— Скажите по-японски.

— Канкокудзин.

Кореец. Я поняла. И мысленно улыбнулась учтивому фатализму своего спутника.

Хара жил в микроскопической квартирке. Ринри протянул ему огромную коробку хиросимского соуса. Я почувствовала себя глупо со своей упаковкой бельгийского пива, которое, однако, было встречено с живейшим интересом.

Там был еще некий Маса, который резал капусту, и молодая американка по имени Эйми. Ее присутствие вынуждало нас говорить по-английски, и я возненавидела ее. Еще больше я возмутилась, когда узнала, что ее пригласили для того, чтобы я чувствовала себя комфортно. Как будто мне было бы некомфортно, окажись я здесь единственной иностранкой.

Эйми сочла уместным поведать собравшимся, как она страдает на чужбине. Чего ей больше всего недостает? Арахисового масла, сообщила она на полном серьезе. Каждая фраза у нее начиналась со слов «А в Портленде…». Молодые люди вежливо слушали ее, хотя наверняка понятия не имели, на каком побережье Америки находится эта дыра, и им это было глубоко безразлично. Я всегда осуждала зоологический антиамериканизм, но сейчас решила, что запретить себе презирать Эйми по этой единственной причине было бы худшей формой зоологического антиамериканизма, и дала волю свой неприязни.

Ринри чистил имбирь, Хара — креветки, Маса только что кончил шинковать капусту. Я сопоставила эти факты с прибытием хиросимского соуса и вскричала, перебив Эйми посреди разглагольствований про Портленд:

— Мы будем есть окономияки!

— Вы знаете? — удивился хозяин дома.

— Я это обожала, когда жила в Кансае!

— Вы жили в Кансае? — спросил Хара.

Значит, Ринри ему не сказал. Да и понял ли он хоть слово из того, что я ему сообщила на первом занятии? Тут я, наоборот, порадовалась, что милостью Эйми мы говорим по-английски, и рассказала о своем японском детстве с волнением в голосе.

— У вас есть японское гражданство? — спросил Маса.

— Нет. Для этого недостаточно родиться в Японии. В мире мало стран, чье гражданство так же сложно получить, как японское.

— Зато вы можете получить американское, — заметила Эйми.

Чтобы ничего не ляпнуть, я быстро сменила тему:

— Давайте я вам помогу. Где яйца?

— О нет, прошу вас, вы моя гостья, — сказал Хара, — садитесь и играйте.

Я огляделась в поисках какой-нибудь игры. Безрезультатно. Эйми заметила мою растерянность и засмеялась.

— Asobu, — сказала она.

— Ну да, asobu, to play,[2]я знаю, — ответила я.

— Нет, вы не знаете. Глагол asobu значит не совсем то же самое, что to play. У японцев все, что вы делаете, когда не работаете, называется asobu.

Так вот в чем дело. Я взбесилась, оттого что узнала это от уроженки Портленда, и пустилась в языковедческие рассуждения, чтобы ее уесть.

— I see.[3]Значит, это соответствует понятию otium[4]в латыни.

— В латыни? — в ужасе переспросила Эйми.

Смакуя ее реакцию, я провела сравнение с древнегреческим и, не щадя ее, перечислила все близкие индоевропейские корни. Будет знать, что такое филология, патриотка Портленда.

Доведя ее до одурения, я замолчала и принялась играть в стиле Страны восходящего солнца. Я созерцала приготовление теста, потом процесс выпекания окономияки. Запах капусты, креветок и имбиря, жарившихся вместе, отбросил меня на шестнадцать лет назад, в те времена, когда моя ласковая няня Нисиё-сан готовила для меня это божественное лакомство, которого я с тех пор ни разу не ела.

Квартирка Хары была такая крохотная, что ни одна мелочь не могла ускользнуть от глаз. Ринри вскрыл хиросимский соус, как показано на упаковке, и поставил его в центр низенького стола.

— What's this?[5]— простонала Эйми.

Я схватила пакет и с ностальгической жадностью вдохнула запах японской сливы, уксуса, сакэ и сои. Я была похожа на наркоманку.

Когда я получила тарелку с окономияки, с меня мгновенно слетел весь лоск цивилизации, я полила волшебную лепешку соусом и, не дожидаясь никого, набросилась на угощение.

Ни один японский ресторан в мире не предлагает это народное блюдо, такое пронзительно-трогательное, такое незамысловатое и в то же время изысканное, такое вроде бы простецкое и вместе с тем изощренное. Мне снова было пять лет, я еще держалась за юбки Нисиё-сан. Я стонала, повизгивала, сердце у меня щемило, а язык блаженствовал. Я поглощала окономияки, устремив взор вдаль, издавая хрипы вожделения.

Доев, я увидела, что все смотрят на меня в вежливом смущении.

— В каждой стране свои правила поведения за столом, — пробормотала я. — Сейчас вы познакомились с бельгийскими.

— Oh my God![6]— воскликнула Эйми.

Она-то была в состоянии говорить. Что бы она ни ела, у нее был такой вид, будто она жует жвачку.

Реакция Хары понравилась мне куда больше: он поспешил приготовить мне еще окономияки.

Мы пили пиво «Кирин». Я принесла «Шиме», но оно не сочеталось с хиросимским соусом. Азиатское ячменное пиво в таких случаях — идеальный напиток.

Не знаю, о чем они говорили. Еда слишком занимала меня. Я переживала приключение памяти такой невероятной глубины, что не стоило и надеяться с кем-то его разделить.

Сквозь туман захвативших меня ощущений помню только, что Эйми после еды предложила сыграть в Pictionary,[7]и мы принялись играть в западном понимании этого слова. Очень скоро она пожалела о своем предложении: японцы гораздо сильнее нас, когда нужно изобразить абстрактное понятие. Игра шла, по сути, между тремя японцами, пока я в экстазе переваривала окономияки, а американка проигрывала, крича от ярости. Ей на руку было мое участие, так как я рисовала еще хуже, чем она. Каждый раз, когда наступала моя очередь, я изображала на бумаге нечто, напоминающее картошку.