Читать книгу "Женщины в игре без правил - Галина Щербакова"

— Вызовите! — ответил мужик. — Я вас умоляю, сделайте это.

Это был измученный, вычерневший человек, у ног которого валялся рюкзак. Он не был страшен, скорее он был сам напуган или несчастен, ему сейчас шли все определения рода беды и горя, и Елена сказала: «Проходите!», забыв о недостающих пуговицах и вспомнив о них уже вослед абсолютно индифферентно скользнувшему по раствору ее халата взгляду мужчины. Он прошел прямо в кухню и стал пить воду из крана, припав к нему губами.

— Я дала бы вам чашку, — сказала Елена, смущаясь бутылки вермута на столе и чашки со следами крови. «То-то обо мне подумает! — решила она, но гордо отогнала мысли. — Еще чего! Буду перед каждым делать вид». По радио снова говорили о землетрясении.

— Где? — спросил мужчина.

— На Дальнем Востоке, — ответила Елена.

— Понятно, — сказал он. — Это ожидаемо. Извините, что я ворвался и вас напугал. Здесь раньше жил мой приятель, но не такой, чтоб сообщать мне свой новый адрес. У нас командировочная дружба. Вы мне не скажете, где он теперь получил квартиру?

— Понятия не имею, — ответила Елена. — У нас был сложный обмен. Нас было семеро в цепочке. Я вообще его не знаю. Я слышала, он переехал к женщине. Но может, ошибаюсь.

— Знаю я эту женщину! — в сердцах сказал мужчина. — Я их и познакомил.

— Я ничем не могу вам помочь, — ответила Елена.

— А вы позвоните маклеру, — попросил мужчина, — Если есть цепь, значит, есть маклер?

— Маклер есть, — засмеялась Елена. — Телефона нет.

— А! — ответил мужчина. — Милицией вы меня пугали?..

— А что мне оставалось делать?

— Ну да! Я вас понимаю. Вы знаете, что вы в крови?

— Да, кажется… — Она побежала в ванную и увидела этот ужас — свое лицо. Красные зареванные глаза, размазанные по лицу сопли, кровь и слезы, снулые волосы вдоль щек, вспухший порез на губе и даже шея, у которой больше всего было шансов остаться пусть не победительной, но хотя бы не побежденной, была поникшей, согбенной выей, на которой ярмо просто классно гляделось. С нее бы картину писать: ярмо на шее. Чтоб ярма не было, а сама шея олицетворяла ярмо.

«Он не свататься пришел, — сказала своему изображению Елена. — Я его не знаю, и он мне никто». Она насухо вытерла лицо и стянула волосы резинкой. С тем и вышла — нате вам и извините за предыдущие сопли.

Но когда она вошла в кухню, она поняла, что ее горе — не горе, и вид ее — не вид, что на свете есть что-то и пуще.

Он сидел на табуретке и раскачивался на ней. У него были закрыты глаза и открыт рот. И изо рта шел тихий стон, и она подумала: у него кто-то там, в землетрясении.

Ну просто не могло ей ничего другого прийти в голову, хотя он ведь сказал ей «ожидаемо».

Мужчина услышал ее и так сцепил зубы, что они у него скрипнули, а Елена почувствовала во рту крошево его зубов. Она даже провела языком во рту — крошева не было, но оно было! Со вкусом его пломб и табака. «Я схожу с ума», — подумала Елена.

— Bac покормить? — спросила она. — Хотите вермута? Или примете ванну?

Ну а что еще она предложит человеку? Она знала все человеческие способы спасения от беды: людям хотелось есть. Хотелось выпить. Она, например, лезла в ванну. Еще девчонкой она прочла роман любимого матерью Ремарка. Там в горе занимаются любовью с первой попавшейся женщиной. Она тогда так была этим потрясена и шокирована, что вынесла Ремарка за скобки раз и навсегда.

Она была жуткая максималистка и считала: писатель пишет то, что способен совершить сам. Другого не бывает.

Это, конечно, от мамы-пуристки, которая столько в ней высадила зерен такого рода. Но поди ж ты! Ремарка мама обожала. Не коробил ее грех у гроба. «Что ты такое, — думала тогда девочка Лена, — моя мама? Знаю ли я тебя до конца?»

— Извините, — ответил мужчина, — мне ничего не надо. Я сейчас уйду. Я был почему-то уверен, что вы знаете адрес. Ладно. Есть еще один приятель… Был бы телефон, черт побери!

— Ваш друг — жлоб, — сказала Елена. — Он увел свой телефон. А я — недотыкомка — свой оставила.

Он уходил. Это было правильно, с чего бы ему оставаться? Но во рту у нее были крошки его зубов. Довольно странный путь вхождения человека в человека. Сказать бы «сестрам-вермут», обхохотались бы.

— Это же так противно, — сказала бы «рубильник».

— Но ведь это «умственные крошки», — защищалась бы она.

Она провела языком во рту и снова ощутила боль человека, который цеплял на плечо неказистый рюкзак.

— Простите, — сказала она. — Но в порядке бреда..:

Если за этим дело… Вы можете остаться… Здесь две… Ах, вы же знаете… А дочь моя у бабушки… У нее узенький диванчик… Но это в порядке бреда…

Он стал сползать по дверному проему. Казалось, его тащит вниз не до конца напяленный рюкзак, вот он еще стоял, а вот уже сидит комом на полу, и плечо его покорно гнется под лямкой, и как-то неграмотно выворочены колени… Одни словом — человек у нее рухнул, а у нее никого из подмоги.

— Господи! — закричала Елена. — Вы сердечник? Гипертоник? Что с вами?

Она села рядом с ним, взяла в руки поникшее лицо и увидела, что он плачет. «Слава Богу, он живой. У него просто горе». Она даже не споткнулась на этой мысли «просто горе». Это что — мало? Но ведь она боялась смерти. Что бы она делала с ним? А так — слезы, она сама только что обсопливилась по самую маковку. Их просто вытирают, и с концами. С этого и надо начинать.

Она принесла из ванной мокрое полотенце и вытерла ему лицо. Странным оно было в ощущении — лицо чужого мужчины. Оно оказалось большим и сильным и твердым, и Елена вдруг почему-то подумала, что никогда не ощупывала, не трогала руками лицо мужа. Случись ей ослепнуть, она не узнала бы его пальцами. А этот, что на полу, уже был знаком и крошевом зубов, и твердостью скул, и натянутостью кожи, и горбинкой носа, и широкими впадинами глаз.

— Спасибо, — сказал он. — Дайте мне вашего вермута.

Он продолжал сидеть на полу, и она принесла ему полный стакан и опустилась перед ним на колени. Он выпил залпом, но аккуратно, слизнув последнюю каплю с губ. И снова это нематериалистическое ощущение — капли на его губе. «Фу! — подумала она. — Это очень похоже на съезжающую со стропил крышу».

— Теперь подымайтесь, — сказала она строго. — И снимите рюкзак.

— Сейчас, — сказал он. — Сейчас.

Он говорил тихо и монотонно… В автокатастрофу попала дочь. Они сами петербуржцы. Вернее, дочь и ее мать.

Он неизвестно кто. Перекати-поле. Вечный командированный. В конце концов его за это отлучили от дома. «Понять можно», — сказал он тихо. Жена вышла замуж.

«Хорошо вышла. За домашнего мужчину». Дочь — школьница. Решили прогуляться в Москву на машине приятеля. Ну и… Трое погибли. Двое в реанимации. А жена с мужем на Кипре. Два дня и ночь пролежал на больничном полу в приемной. Платил санитарке. "Кончаются деньги, потому мне и нужен мой приятель. Дома у меня есть. Я не бедный. Дочка в себя не Приходит. Никто ничего не говорит. Один, правда, сказал: «Тот самый случай, когда решение не у нас — на небесах. Тамошние лекари определят место ее пребывания. Проси Господа».