Читать книгу "Собрание сочинений. Том 3. Крылья ужаса. Мир и хохот. Рассказы - Юрий Мамлеев"

— Не все ли равно, когда он умрет, — усмехнулся в ответ Леонид. — И я решил захоронить его в стене собственной комнаты, в той, что рядом с моей кроватью, — и он показал рукой. — Смотри. Вот в том месте, я его замурую и схороню. Мы с ним не расстанемся. Ты согласна?!

— Боюсь, — выдавила Люда.

— А ты не бойся. Ну что страшного в замурованном коте?

— А тебе не страшно сейчас?

— Я буду с ним жить, когда он будет замурован. Это так приятно, когда кто-то находится у тебя в стене.

— Хорошо, что от тебя не скрыли диагноз.

Леня даже привстал от удивления.

— Диагноз, диагноз, ну и черт с ним, с моим диагнозом! — проговорил он, двигаясь по комнате. — Я хочу замуровать собственного кота. После смерти не моей, а его. Безболезненно. Неужели я не имею на это право? Или я кто, по-твоему, у Бога? Вошь, тля, небытие, что ли?

И он злобно посмотрел на Люду.

— О каком небытии может идти речь, — заговорила Люда, внутренне подчиняясь ему. — Особенно после смерти. Какое может быть небытие после смерти?! Даже у замурованного кота?! Что мы, не боги что ли?

Но Леня не обратил на ее слова ни малейшего внимания. Он все быстрее и быстрее бегал по комнате, точно желая освободиться из-под чьих-то лап. Иногда чесался.

— Что мне кот?! — кричал он, брызжа слюной. — Что мне вообще эти стены?! У меня есть мой талант, в конце концов, поймите вы это, черт вас побери!

И ты думаешь, кто я? Кто я? — продолжал он, и вдруг губы его задергались, и глаза наполнились слезами, тяжелыми, не быстрыми. — Попугай?! Кот?! Гений?! Сумасшедший?! Кто я вообще, родившийся тут? И почему я родился? Что мне делать, что мне делать?! Что делать?!

У Люды сильнее забилось сердце.

— Да все будет хорошо. Вылечишься ты, — пробормотала она. — Сколько на свете здоровых людей!

— Да я не об этом, — вдруг Леня опять ушел в себя. — Я о коте говорю. Надо, надо его замуровать, — и Леонид даже успокоился. — Посмотри, он совсем ослаб. И просто не хочет жить. Он сам хочет, чтобы его замуровали, чтоб не видеть этот мир.

Сели пить чай. Но Леонид не раскаивался. Кот действительно выглядел слабым. Пирожные, конфеты, пироги словно превратились в не то, что они есть на самом деле. Они даже не ели их, а проглатывали, словно они были воздушные. Да и комната Леонида уже не походила на комнату, а скорее на тюрьму, летавшую по космосу.

— Тьфу, — сплюнул Леня. — Что будет с моим талантом? Ты понимаешь, я чувствую себя выделенным — выделенным из всего целого. Я вам не вселенная какая-нибудь, а личность, крик! И я хочу жить! А где жить, когда везде один кошмар и галлюцинации. Я и после смерти, если хочешь, буду рисовать свои картинки! У меня талант!

— Леонид! Но чем же ты будешь рисовать после? — вдруг тупо спросила Люда. — Там нет красок и нету рук. Еще мыслить и сочинять легенды, я думаю, там можно.

— Хватит, хватит, хватит! — закричал Леонид. — Ничего не хочу слышать. Ничего! Ничего! Все это вранье, сплошное вранье, ты понимаешь, вранье и то, что мы существуем, и про какие-то краски, вранье и про смерть, никакой смерти нет и никого «там» нет. Врут все и про все! Ничего, ничего нет! И диагноз мой — бред.

— Да успокойся ты, не говори так быстро.

— Я, Люда, свой портрет нарисовал, — заплакал вдруг Леонид, — чтобы память осталась. Подарю его тебе, будешь глядеть на него по ночам, а?

— Буду.

— Тогда подарю. Только не бойся, что выходить оттуда буду. Я ведь бедовый, а тем более после смерти как не выйдешь.

Руки его дрожали. И у Люды у самой стали дрожать руки. Она подумала о том, что не стоит ей прогуливать институт и лучше ходить на эти занятия, чем умереть.

— А кота я все равно замурую, — прошептал Леонид.

— Напрасно. Не делай этого.

— Почему напрасно? Я еще, может, очень долго проживу, лет 20, но не больше. Приятно жить, когда рядом с тобой в стене сидит труп, пусть даже кота. Ведь кот тоже живое существо.

— Да, да, ты проживешь лет 20, — пробормотала Люда, взглянув в его глаза, полные слез.

— А что будет с котом после смерти, ты знаешь, читала? — спросил он.

— Читала немного.

— Читала! — злобно прервал Леонид. — А я вот знаю.

— Ни в какую общую родовую душу они не вливаются, Лень, — тихо ответила Люда. — А существуют индивидуально, но в общем мировом потоке кармы своего рода.

— Ишь, загнула, ученая! — усмехнулся Леня. — Да они стучат по ночам, если ты хочешь знать! Мертвыми лапками по стене дома — потому что жить хотят. Вот что! А самые главные среди них мяукают, когда кто-нибудь хороший среди людей умирает. Если в агонии, перед самой смертью, за 2–3 минуты до конца услышишь мяуканье — это значит тебя покойные коты зовут. К себе. И тогда надо идти, идти к ним… навсегда… В них тоже есть Бог… навсегда… навсегда.

И Леонид разрыдался.

Людочке до ужаса стало жалко его, так что самой захотелось умереть. Она обняла его, зацеловала. И стала яростно говорить о вере, о том, что спасение — только в ней, это проверено тысячелетиями, так было и так будет. «Ты веришь, — бормотала она, целуя и лаская брата, — ведь без веры нельзя умирать?!»

Но Леня посмотрел на нее изумленно-холодными глазами и даже несколько отчужденно.

— Неужели ты думаешь, что я не верующий? — спокойно и высокомерно спросил он, и слезы исчезли в его глазах. — Я верю, но не в этом дело.

— Что ты говоришь, как же не в этом дело?! — вскричала Люда.

— Я умираю, умираю! — закричал вдруг Леонид, и он, вскочив со стула, опять забегал по комнате, крича так, как будто вера — это одно, а его смерть — совсем другое. Кончил кричать он как-то мертво и пусто, сел, выпил чай из блюдца и захохотал.

Люда в ответ тоже захохотала. Так и хохотали они, брат и сестра, одни в этой комнате.

— Ты знаешь, — прервав, начала Люда. — Одному моему приятелю удалось съездить в Индию, и он встретил там Гуру. Учитель спросил его, что он больше всего боится в жизни. Мой приятель ответил, что смерти. В ответ индус так захохотал, просто невероятно, он хохотал почти четверть часа, настолько ему было дико — что человек боится такой ерунды, такого простого перехода, как смерть.

— Лучше бы он хохотал не над смертью, а над жизнью, — мрачно ответил Леня. — Все равно для меня смерть — загадка и ужас, пусть хоть вся Индия хохочет над этим! А вот над жизнью пора, пора уже давно похохотать, Люда…

— Да, непонятно еще, над чем и почему этот индус смеялся, — заметила Люда. — Потому что другой индус, которого встретил там мой приятель, на вопрос о смерти только молчал, и серьезно так молчал, чтобы понятно было, что есть в смерти какая-то «заковычка»… А впрочем, темна вода, кто его знает…

— Да что ты все о смерти и о смерти, — огрызнулся Леонид. — Как будто у тебя диагноз, а не у меня. Над жизнью хохотать надо — вот над чем! Вот что непонятно.