Читать книгу "Майор и волшебница - Александр Бушков"

Ну и бабник был фантастический. Сколько медсестричек и связисточек из-за него в подушку плакало… Но и тут, не пойман – не вор. И в Польше отметился, и с немками, хотя я свечку не держал, точно знаю, покуролесил. Причем, в противоположность иным, силу применять брезговал, выезжал за счет личного обаяния (обаятелен был, собака – хорош собой, усики фасонные, чубчик неуставной) да всяких гостинцев (мы на трофейных складах «на нужды действующей армии» немало интересного набирали, натащенного немцами со всей оккупированной Европы). Да и вообще, между нами… В Германии к концу войны мужиков была лютая нехватка, так что не стоит с ходу каждого солдата, кто с ними дело имел, в насильники зачислять – там самые разные коллизии случались.

– Окошко завесь, – приказал я Васе.

Сам задернул шторки своего окна – ага, там и шторки имелись, барские для себя машинки партайгеноссе оборудовали, тут тебе и раскладные столики, и ящик с отделениями для бутылок…

Вася оставил щелочку. Я тоже. И прекрасно видел, как эти клятые «мушкетеры» девушку обступили, как солирует, конечно же, Жиган, ей что-то говорит (слов с полсотни по-немецки он знал, но со своей спецификой – только те, что касались его профессии и амурных дел). Девица, как видно, была с гонором – притворялась, что смотрит сквозь них, а их тут нет вообще.

Тогда Федя Шалдыбин, один из «мушкетеров», достал из кармана галифе круг датской копченой колбасы (явно со склада в Лойбурге, который нам неделю назад достался целехоньким) и принялся плавными движениями водить им перед лицом девушки, а Жиган вкручивал ей что-то, помогая себе выразительными жестами, ничуть не похабными. Она все так же сидела, уже прямая, как натянутая струна, смотрела перед собой. С характером девушка – хоть я и видел со своего места, как она невольно слюну сглотнула: голод не тетка…

– Вася, – негромко сказал я. – Бери автомат и пошли. Только дверцу открывай тихонько, идем на цыпочках, чтоб не спугнуть…

Он обернулся ко мне чуточку удивленно, но, как справный солдат, получивший четкий приказ, взял «шмайсер» из держалок (были там такие) и тихонечко открыл дверцу, как и я. Мы направились к ним, стараясь ступать как можно тише, что было нетрудно на усыпанной толстым слоем побуревших еловых иголок земле.

Побуждения мои были несложными. Я вовсе не собирался становиться благородным рыцарем, спасающим принцессу от дракона. Если откровенно, мне плевать было, пойдет она с ними за колбасу или нет. Даже если и не пойдет, насиловать ее не будут, не в Жигановых это привычках, плюнут и уйдут.

Тут другое. Меня не на шутку разозлило, что Жиган впервые взялся откалывать свои номера при куче свидетелей и зрителей – раньше за ним такого не водилось, умел конспирироваться. Немцы-беженцы не в счет – кого бы их мнение интересовало? Но вокруг полно наших солдат и офицеров – и цепь часовых у леса, и расположившаяся возле своих отогнанных на обочину «студеров» пехота, и три автобуса медсанбата (несколько человек в белых халатах как раз смотрели в нашу сторону). И наконец – не далее чем в двадцати метрах отсюда – моя многим знакомая машина. Наконец Жигана знали в лицо очень многие. Так что это в первую очередь была неслабая плюха по моей репутации командира – а она у меня в дивизии была хорошая, и я ею дорожил, как любой на моем месте. Что это за командир, если в двух шагах от него, практически на его глазах – и глазах кучи другого военного народа – его подчиненные занимаются черт-те чем? Я хорошо представлял, какие разговоры могут пойти по дивизии – и уж конечно, не пролетят мимо комдива. Многие и так считают, что я слишком благодушно отношусь к Жигану, которого давно следовало бы примерно взгреть… Он, конечно, отличный разведчик, но в конце концов на нем не сошелся клином белый свет. Кому много дано, с того много и спросится… Дурной пример для молодежи, некоторые начинают ему подражать, считая, что таким и должен быть настоящий разведчик, а это в корне неправильно… Давно уже подобные разговорчики ползут. Иногда это от души, от стремления к порядку, а иногда… Скажем, страшно любит разносить эти разговорчики майор Тимошин – но мало кто знает: злобится он из-за того, что некая красавица-военфельдшер предпочла ему Жигана. Словом, своих сложностей тут масса…

Мои мотивы… Признаться, жалко ее не было. Не думайте, что мы были такие уж звери или напрочь очерствевшие душой. Тут другое. Мы ко многому относились, как бы удачнее подобрать слово, равнодушно. Вот представьте: я прошел Смоленщину, Белоруссию, Польшу и везде видел, что натворили немцы. Зверем после этого не станешь и мстить направо и налево женщинам, старикам и детям не начнешь – но некоторое равнодушие ко всему, что вокруг происходит, испытывать станешь. Вмешивались, когда видели, что готовится нечто уж запредельно гнусное. Ну, или идущее вразрез с моральными принципами отдельно взятого человека. Об этих аморальных принципах можно отдельную книгу записать – у многих они такие разные, самых разных вещей касаются… Ну, не будем отвлекаться…

Говоря по совести, лично моим моральным принципам это нисколечко и не противоречило – что эта смазливенькая фрейлейн сейчас прогуляется в лесок с тремя ухарями из разведки за круг хорошей датской копченой колбасы. А может, и не прогуляется – если все же окажется строптивой. Плюнут и уйдут – какой бы ни был Жиган прохвост и выжига, насиловать не в его вкусе, все знают. Плюнет и уйдет со своими.

Тут другое. Первый раз мне подвернулся случай приловить Жигана на горячем – и рассчитаться за все сразу, чтобы понял: неуловимых у нас нет. Заигрался Жиган, чувство меры потерял: на глазах такого множества народа, на глазах командира, средь бела дня… Не за то вора бьют, что украл, а за то, что попался. Вот так, если вкратце. Немцы – люди хозяйственные, и в городке у них наверняка найдется не один подвальчик, где можно оборудовать хорошую такую, качественную гауптвахту с замком снаружи. Где Жиган и прокукует печально неделю, а то и поболее, а с ним заодно его сопливые сподвижнички – чтобы раз и навсегда научились брать от жизни только хорошие примеры, а не сворачивать на кривую скользкую дорожку, которая свободно может и в штрафную роту привести. Ведь здесь главное зло – даже не Жигановы выходки, а то, что на него глядя, молодняк помаленьку проникался мыслью, что настоящий разведчик таким и должен быть.

Основания залить этой троице сала за шкуру у меня имелись железные. Был еще один приказ: и о запрете на отношения с теми немками, что соглашались добровольно. А было таких не так уж мало: из-за тотальной мобилизации, особенно в последние годы, мужчины в Германии стали, говоря по-современному, большим дефицитом. А женщина есть женщина. Вот представьте молодую вдовушку, у которой мужа убили на фронте даже не в последние годы войны, а в первые. И темперамент при ней, и всякие женские желания – ну, жизнь есть жизнь, что тут скажешь?

Вот только выявлять нарушения этого приказа было гораздо труднее того, расстрельного, сами понимаете. В каждую постель и в каждый угол не заглянешь, и патрулей посылать не станешь регулярно. Вот, скажем, стоит наш офицер на постое у молодой симпатичной немочки – и как ты тут узнаешь, что у них ночью происходит и происходит ли? А потому, скажу по совести, на нарушение этого приказа сплошь и рядом смотрели сквозь пальцы, и я в том числе.