Читать книгу "Мёд жизни - Лидия Сычева"

Это был какой-то иной, параллельный её бытию мир, она ехала в роскошном авто с погребальным мешком, в котором были сложены – кое-как – вещи Вани: пальто, брюки, кепка, шарф, рубашка в крупную клетку – она ему очень шла, впрочем, ему всё шло; и часы – её всегда возмущало, зачем он носит такие тяжелые, «брутальные» часы, а он ими дорожил – подарок сына…

Водитель уже нахвастался и даже из вежливости спросил, почему она возвращается так поздно и что в мешке. Она ответила уклончиво, без подробностей, не желая сбивать его с весёлого настроя. «Ещё настрадается, молодой…»

Она проснулась, будто от толчка, рано. «Что же вчера было плохого?» И тут же воспоминания вчерашнего дня и ночи вернулись к ней, и она даже застонала от боли…

Дверь в отделение была приоткрыта. Женя заглянула в щель, пытаясь прислушаться к разговору в ординаторской. Кажется, говорили о Ване, но ей ничего не удавалось разобрать. Тогда она выдвинулась чуть сильней, и в этой позиции её застал вышедший из палаты врач.

– Что вам? – Он спросил неласково, почти грубо.

– Я вот… к Рязанцеву… вечером поступил. – Она с ужасом чувствовала, что сейчас, против своей воли, разрыдается.

– Пройдите, – кажется, чуть смягчаясь, сказал врач, – в 14-й палате он.

(Что значит это разрешение? Он так плох, что мне разрешают на него взглянуть? И почему «пройдите», если написано «посторонним вход воспрещен»?)

– Халат только наденьте, – приказал врач.

(За дверью на гвоздике висело несколько халатов.)

Она робко толкнула дверь.

Ваня лежал к ней лицом на высокой, как трон, кровати, весь опутанный проводами, с раскинутыми («как на распятии» – ужаснулась она) руками.

Он спал.

– Здравствуй, сынок. – Он слабо шевелил губами. И то, что они с Колей вошли вместе, его не удивило.

– Может, мне выйти? Вы что-то хотите обсудить?

– Нет, будь на месте, – даже такой, беспомощный, весь перевитый проводами, прикованный к реанимационной кровати, он управлял ими.

– Что ты сказал Коле?

– Он сам мне всё сказал. «Пап, ты не волнуйся. Я всё понимаю. Я маме ничего не скажу».

– А ты…

– А я сказал, что я без тебя умру. И что пусть нас Бог судит, Он нас соединил.

У каждого свои возможности для отвлечения от главного, от сути жизни. У кого-то – лишняя тряпка, лишняя тарелка супа, поездка в Дубай… У неё была новая работа. Она ею увлекалась, а жизнь проходила мимо, мимо. А главное, они с Ваней стали реже видеться. Он не протестовал. Он просто попал в реанимацию.

– Спасибо вам. – Коля смотрел на неё мученически-благодарно. – Я, знаете ли, отцу хочу сиделку нанять…

– Нет-нет! Я всё сделаю!

Коля ничего не ответил, только махнул рукой и отвернулся.

Это самое трудное: оправдать свою любовь, когда она со всех сторон грех. (Как будто жизнь вообще – не грех! Но зачем же тогда все эти копошения, если с самого начала всё – грех?!)

Дело было не в том, что он был лучший для неё, это понятно, без этого никакой любви не бывает, а в том, что он был лучший вообще. Лучше всех.

(Потом она у него спросит: «А тебе встречались в жизни мужчины сильнее тебя духом?» И он, после раздумья, отрицательно покачает головой.)

Да, всё дело в нём, в его исключительности! Женя впадала в самоуничижение. Но и тут Ваня всё выравнивал и приводил к гармоническому виду:

– Если бы дело было только во мне, то, выходя, допустим, на луг, где пасутся козы, коровы, я бы чувствовал то же самое, что и в твоих объятьях…

Женя хохотала – так наглядно и точно он объяснял.

Она ещё не готова была понять, что и она, соединившись с ним, уже не такая, как все, а избранная. Пусть и светящая отраженным светом, но – его светом.

– Ты знаешь, сколько женщин признавались мне в любви?! Я ни одну из них даже не помню. А с тобой я всё время в мыслях…

«Как же я пойду на работу?» Заплаканные глаза, набухшие веки. В подземном переходе она нашла ларёк с оптикой, но тёмных очков от солнца почти не было – не сезон. Она выбрала с широкими стёклами, чтобы максимально закрывали лицо. Очки были не по размеру, сдавливали голову. Она поразилась, каким тёмным стал мир (день и так был пасмурный, без солнца). «Мир без Вани, наверное, будет для меня только таким».

Она зашла в храм в неурочный час. В огромном пространстве бродили неприкаянные фигуры. Она купила свечей и попыталась найти «знакомых» святых, но слёзы так лились из глаз, что она почти ничего не видела.

– А вы поставьте свечу к этой иконе – 12 святых целителей – и половина ваших бед уйдет.

(Наверное, это был ангел-хранитель в образе сердобольной, интеллигентной женщины.)

Она поставила свечу, и её пронзила такая боль, что она невольно вскрикнула и разрыдалась. О чем она молилась? Не о себе. О нём. Пусть ему будет легче!

(И эта же амплитуда – между силой воли и чуткостью, ранимостью – только много больше – была в нём.)

Сердце её плавилось как воск, плакало свечою в высоченном, величественном храме, где она была так мала.

Как знать, может быть, они последние настоящие влюблённые на всей Земле? Может быть, на них-то и держится весь мир?

Циммер куражился. Самовыражался, самовозбуждался, лил потоки словесной патоки, расцветал, вдохновляясь собственной демагогией. А то вдруг приходил в себя и говорил вполне трезвые вещи, но тут режиссёр Игорь, пытаясь «завязать диалог», простодушно высказывал дельные предложения, и тогда грязевой поток открывался у Циммера с новой силой.

«Пропади ты пропадом», – с отчаянием думала Женя, украдкой поглядывая на часы.

Она вспоминала, что в тот самый день, когда с Ваней случилась беда, они не смогли встретиться – Циммер вызвал съемочную группу на внеплановое совещание и три часа, не замолкая, нёс полную ахинею, глумился над ними. Зато встречаясь с руководством, их начальник истекал подобострастием, волшебно преображаясь в саму любезность.

Работа – продюсер на телевидении – ей очень нравилась. Найти её было большой удачей.

– Зачем мы всё это слушаем? – вскинулся Игорь.

Женя апатично пожала плечами.

– Терпеть ваши оскорбления мы больше не намерены. Вы абсолютно непрофессиональный человек. Мы увольняемся.

Она внутренне ахнула: рафинированный атеист сделал то, на что она, наверное, никогда бы не решилась! Унижение так и длилось бы, высасывая из неё силы, делая её недостойной Вани.

– Да пожалуйста! – истерически вскричал Циммер. – Скатертью дорожка. Видали мы таких!

Она потеряла престижную работу с хорошей зарплатой, и с какой радостью!..

Дома она сказала сыну, что уволилась. Костя кивнул. Он, такой чуткий и ревнивый, ничего не спрашивал: где она бывает, уходя с утра и возвращаясь ночью, почему так похудела и почему у неё тревожные, исплаканные глаза.