Читать книгу "Жрица голубого огня - Илона Волынская"

Аякчан метнулась к пологу – колокольчики на поясе задребезжали, казалось, на все стойбище. Девочка замерла. Так просто наружу ей все равно не выйти – увидят. Не двигаясь, чтоб не звенели колокольчики, Аякчан вертела головой в поисках пути к спасению. Воинов учат выпрыгивать из чума сквозь дымовое отверстие – но она-то не воин! Аякчан бросила быстрый взгляд на мать – нет, не подсадит. Со своим изломанным позвоночником мать была не выше одиннадцатидневной дочери. Не выше…

Под звон предательских колокольчиков Аякчан кинулась к ней:

– Дай мне свое платье! Быстрее!

– Зачем это? – мать невольно вцепилась в свои драные лохмотья, которые и платьем-то назвать нельзя было. В ее слезящихся глазах мелькнуло испуганное понимание. – Да ты… сбежать задумала, дочка? Нет-нет! Никак нельзя. – Седая голова снова затряслась от страха. – Хозяйка осерчает – кричать будет, хозяин огневается – бить будет…

В отчаянии стиснув руки, Аякчан глядела на запуганное, затравленное существо, в которое превратилась юная невеста, что двенадцать Долгих дней назад вошла в стойбище. Работала на отца не покладая рук, как велит обычай: «Бэе ахи унякандин бэе овки» – «Пальцами жены муж человеком станет». Отец стал человеком и… заплатил калым за жену из сильного рода, которая и вошла хозяйкой в поднятый матерью дом! Неужели и она, Аякчан, такая же искалеченная, будет вот так жаться к стене в страхе перед… обыкновенным мальчишкой? Который может с ней сделать что пожелает только потому, что муж? А потом и перед новой его женой – малодневной девчонкой из богатеньких? Ну, не-ет!

– Видно, правду отец с мачехой говорят – не мать ты мне, коль своей судьбы для меня желаешь! – выдохнула она в лицо матери.

Слезящиеся глаза под спутанными космами растерянно и воровато заметались – такой взгляд бывал у матери, когда мачеха визжала, что служанка молоко у дойной важенки оленя отпивает! Мать закряхтела… и начала медленно – мучительно медленно! – стаскивать с себя лохмотья, бормоча:

– Доченька, а может, не надо? Ну куда ты пойдешь – тайга кругом!

– Помнишь старика, что на торжище к нам подходил, калым предлагал, сильно-сильно меня в жены хотел? У него хозяйство крепкое, род большой – защитят.

– Но… – путаясь в наполовину стащенных с себя лохмотьях, мать замерла. – У него же… жена есть! Ты что же, доченька, велишь ему тоже… тоже ее из жен гнать, кости ломать?

– Да уж лучше ей, чем мне! – Губы Аякчан растянулись в злой невеселой усмешке, открывая мелкие и острые, как у хищного зверька, зубки.

– Хорошо ли так, девочка моя? – с кротким укором вздохнула мать.

Аякчан почувствовала, как у нее темнеет в глазах от бешенства. Мир помутнел, привычные очертания предметов расплылись, проступая уродливыми изломами и углами, у опорных столбов чума вдруг оказалось три тени – кроме обычной темной, еще ослепительные, до боли в глазах, белая и алая, как свежая кровь. Аякчан придвинула свое лицо к сморщенному, как старая кора, лицу матери и прошипела:

– А хорошо ли было, когда мачеха меня из дома гнала – с собаками спать? Хорошо ли мне, почитай, голой по стойбищу ходить, смех над собой слушать, когда платье от старости расползается? Хорошо вечно голодной быть? Хорошо, м-мама? – с бесконечным презрением выдохнула она.

– Что ж я могла сделать-то, доченька? – заливаясь слезами, провыла мать. – Мужу-то повиноваться надо, обычаям повиноваться, семье…

– Вот и повинуйся! Давай свои тряпки, быстро! – рявкнула Аякчан, хватая материнские лохмотья за обтрепанный подол. Полусгнившая ткань противно треснула, и платье сползло с матери, открывая тощее, с проступающими от вечного недоедания ребрами, покрытое шрамами от побоев тело.

Аякчан на мгновение зажмурилась, чувствуя, как внутри все заходится от невыносимой боли. Нет. Не сейчас. Надо спешить. Горсть серого пепла из-под жаровни покрыла ее черную косу таким же, как у матери, серо-седым налетом. Аякчан завернулась в пахнущие оленьим навозом и застарелой стряпней тряпки и решительно скользнула за порог.

– Доченька… – окликнул сзади слабый голос, но девочка не оглянулась.

Плотные тучи закрыли луну, окутывая стойбище темнотой. Только блики Голубого огня подсвечивали снег, когда озабоченные женщины сновали между чумами с туесами хмельной араки в руках. Вслед им из-под приподнятых пологов неслись развеселые песни – не иначе, привечали сватов. Никто даже не посмотрел на скользнувшую из свадебного чума маленькую скрюченную фигурку. Аякчан торопливо заковыляла, прижимая колокольчики локтями, чтоб не звякнули, и старательно горбясь.

– Эй-эй, куда пошла? – послышался сзади строгий голос мачехи.

Аякчан застыла, не смея даже обернуться, – все, конец, она попалась!

– Что молчишь – отвечай, дурная старуха! – взвизгнула мачеха за спиной.

Не узнала! Глупая тетка не узнала ее в темноте! Пряча лицо, Аякчан неуклюже затопталась на снегу и прошамкала, подражая униженному голосу матери:

– За чум сильно надо! Хозяйка, я быстро!

На гладком лице мачехи отразилось брезгливое раздражение.

– Потерпеть не можешь? Ладно уж – бегом давай! Ну почему я все должна делать сама? – Укоризненно качая головой, мачеха нырнула под приоткрытый полог.

Аякчан попятилась… и, не выдержав, рванула с места – колокольчики на ее поясе пронзительно затинькали.

– Колокольчики! – завопила мачеха, выскакивая из чума. – Ловите девчонку!

Не обращая внимания на крики и топот за спиной, Аякчан понеслась к кромке леса и с размаху проломилась сквозь густое сплетение еловых лап. Обледенелые ветви дергали ее за косу. Аякчан слышала доносящийся от стойбища возбужденный собачий лай. Девочка попыталась бежать, то и дело по пояс проваливаясь в глубокий снег. Едва держащиеся на плечах материнские лохмотья зацепились за жесткие прутья подлеска. Всхлипывая, Аякчан рванула подол…

Из-за деревьев выметнулась тень – и крупный, похожий на волка серый пес прыгнул на девочку. Аякчан упала на колени… Жаркая собачья пасть дохнула в лицо, и пес разразился коротким призывным лаем.

– Предатель! – простонала Аякчан. – Не надо было тебя кормить!

Послышался тихий посвист, краем глаза девочка успела увидеть что-то вроде взвившейся над ней серой змеи… и жесткая ременная петля захлестнулась у нее на горле.

В тишине и молчании, будто юер – неупокоенные духи мертвецов, – над девочкой нависла пятерка родичей. За ними, шумно пыхтя и отдуваясь, ковылял отец. Сквозь вертящиеся перед глазами лазурные огненные колеса Аякчан видела, как трясется от гнева его жирное лицо.

– На весь Сивир меня опозорить вздумала?

Волна боли заставила Аякчан забиться на стягивающей шею веревке – разъяренный отец с размаху пнул девочку ногой в бок.

– Не бывало еще такого в земле Саха, чтоб дочь отцу не повиновалась, чтоб невеста от выбранного жениха бегала! – Новые удары один за другим обрушивались на корчащуюся в снегу девочку. – И не будет, слышала, ты! – Жирный отцовский кулак ткнулся Аякчан в губы. – А ну-ка, парни! Волоките ее обратно в стойбище!