Читать книгу "Путевой дневник. Путешествие Мишеля де Монтеня в Германию и Италию - Мишель Эке́м де Монтень"

Монтень родился живым, кипучим, полным огня; он ни в коем случае не был оседлым созерцателем, как могли бы подумать те, кто представляет его себе исключительно в домашней библиотеке, занятого сочинением «Опытов». Его молодость была весьма насыщенной. Смуты и волнения, свидетелем которых он был при пяти сменявших друг друга королях вплоть до воцарения Генриха IV, не смогли погасить в нем эту живость, эту порождающую любопытство неуемность ума, поскольку они отмечают собой даже самые холодные головы. Он путешествовал по королевству и, что подчас было ценнее путешествий, очень хорошо знал Париж и двор. Его любовь к столице изливается в III книге «Опытов», в гл. 9. Жак Огюст де Ту в «Частных мемуарах своей жизни» (De vità suâ. Lib. 3.) сообщает, что Монтень обхаживал одновременно слишком знаменитого герцога де Гиза – Генриха Лотарингского, и короля Наваррского, ставшего впоследствии Генрихом IV, королем Франции. И добавляет, что в 1588 году он сам присутствовал на заседании Генеральных штатов в Блуа, когда там был убит герцог де Гиз. Так вот, по его словам, Монтень предвидел это и даже сказал, что смута в государстве сможет закончиться только смертью одного из двоих: либо герцога де Гиза, либо короля Наваррского. Он прекрасно разгадал намерения обоих принцев и говорил своему другу де Ту, что король Наваррский уже совсем готов вернуться к религии своих отцов (то есть к римскому причастию) и опасается только быть покинутым своей партией, а герцог де Гиз со своей стороны не слишком далек от Аугсбургского исповедания[13], склонность к которому внушил ему собственный дядюшка, кардинал Лотарингский, и существовала реальная угроза, что он к нему примкнет. Из «Опытов» (кн. III, гл. 2) видно, как Монтень вел себя с представителями различных партий. Так что он вполне был искушен в делах и наделен проницательностью, которая требовалась, чтобы принять в них участие, если бы захотел в это вмешаться; однако, по счастью, ему удавалось сохранять философскую отрешенность во времена самых опасных испытаний.

Когда особая склонность Монтеня к философствованию меньше выражена в «Опытах», становится очевидным его своеобразное и весьма пространное знание людей, неизбежно предполагающее как действие, так и опыт: ведь людей не разгадывают в тиши своего кабинета, в их души проникают, лишь приближаясь к ним, рассматривая с очень близкого расстояния. Так и страсть к путешествиям вполне естественна у философа, которому любопытно познакомиться с другими нравами и другими людьми, нежели те, что его окружают. Правда, он сделает это немного поздновато, по крайней мере, для того путешествия, о котором повествует, поскольку ему сорок семь лет, – таким образом он оправдывается, что совершил его уже женатым и старым.

«Дневник» ничего нам не сообщает ни о точной цели этого последнего путешествия, ни о причине, побудившей Монтеня покинуть родной очаг, оставить жену и дочь в тревогах из-за довольно долгого отсутствия главы семьи (им обеим суждено пережить его), поскольку, к слову сказать, наш философ был хорошим мужем, хорошим отцом, хорошим братом и т. д.[14]. Однако нам кажется очевидным, что отнюдь не одно лишь любопытство увидеть Германию и Италию побудило Монтеня предпринять эту семнадцатимесячную прогулку. Тут явно присутствовал вопрос о собственном здоровье. Он стал больным человеком – мочекаменная болезнь с ее коликами, либо наследственная, либо приобретенная из-за расточительства лет, оставляла ему в то время весьма мало возможностей расслабиться. Он совершенно не верил в медицину и сторонился врачей, что засвидетельствовано в его «Опытах»[15]. Использование минеральных вод в качестве ванн, душа и питья было, по его мнению, самым простым и надежным лечением. Он уже побывал в самых известных водолечебницах Франции, а теперь захотел испытать воды Лотарингии, Швейцарии и Тосканы. Этот план и определил в основном цель его поездки; мы видим его в беспрестанных заботах о своем слабом здоровье, видим, как он исследует все сколько-нибудь известные минеральные воды и пробует их: именно это нравилось ему более всего[16]. Однако мы не можем скрыть: постоянная склонность Монтеня к поиску этих вод не добавляет занимательности его «Дневнику»; порой он даже становится из-за этого скучным и не слишком приятным. Но не надо относиться к нему как к произведению, которое сам Монтень имел хоть малейшее намерение сделать доступным для публики. Похоже, что он вел его (в том числе и своей рукой) лишь для того, чтобы отметить для самого себя то, что он видел и делал, запечатлеть маленькие происшествия, касавшиеся его собственной особы. Если бы он хотел опубликовать его, то наверняка избавил бы нас от всех подробностей своего лечения и особенно своего долгого пребывания на водах Лукки и Виллы, которые могли быть интересны лишь ему самому. Мы могли бы опустить их, и такая мысль действительно нас посещала. Но это значило бы исказить подлинник; повествование Монтеня уже утратило бы свою полноту и цельность, и при сокращении малейшей подробности нас заподозрили бы в том, что мы допустили изъятие и других. Так что мы приняли наиболее верное решение, состоявшее в том, чтобы опубликовать произведение таким, каким оно было в оригинале, то есть без малейших опущений и утаиваний. Если все детали подобного рода, которыми буквально нашпигованы «Опыты», нисколько не мешают тому, чтобы их читали, а читатели не без оснований предпочитают наиболее полные издания всем этим «Выдержкам» и «Извлечениям» из Монтеня, то, поступая так прежде, они вполне могут сделать, да и наверняка сделают, то же самое и с этим «Дневником». У тех, кто заскучает над подробностями пломбьерских или луккских водолечебниц, всегда остается возможность избавить себя от их чтения – и они перестанут существовать для них. Мы предупреждаем их заранее и добавим к тому же, что весь эгоцентризм, в котором упрекают «Опыты», имеется и в этом «Дневнике». Тут мы увидим только Монтеня, он говорит исключительно о себе; все почести достаются только ему; его спутники по путешествию, за исключением г-на д’Эстиссака, здесь почти не упоминаются, и в конце концов создается впечатление, что он путешествует один и ради себя одного. Правда, сопровождавшее его общество не всегда следует за ним в его отклонениях от маршрута, и особенно на воды. Уже это маленькое наблюдение почти позволяет понять характер «Дневника», который вскоре будет развит.