Читать книгу "Лжедимитрий - Даниил Мордовцев"

А товарищ его действительно не особенно ловок. Несмотря на богатое польское одеяние, он смотрит каким-то причетником на коне. Длинные руки и длинные ноги как-то не прилажены. Посадка неуклюжая — вся фигура будто сгорбленная. Но лицо умное, задумчивое, сосредоточенное. Чёрные глаза не скользят, не смеются, как глаза первого всадника, а смотрят глубоко…

— И царевич у вас такий же — не вмие издить верхи?

— Нет, царевич на коне, аки орёл.

— Ну, який там орёл…

Казацкий стан уже близко. Ржание лошадей невообразимое. Слышен брязг и лязг оружия, возгласы, перебранка, смех. Возы с поднятыми кверху оглоблями сбиты в кучу. Там и сям торчат казацкие пики, воткнутые в землю. У одних древки красные, у других синие. Одни лошади бегут к Дону, на водопой, другие скачут в гору. То там, то здесь взовьётся в воздухе аркан. Захлёстнутый арканом конь вскидывается на дыбы и снова падает. Крохотные казачата босиком, без шапок бешено кружатся на неосёдланных конях. Иной мчится, стоя на спине лошади и дико гикая. Другой скачет лежа, головой к хвосту коня…

— Бисова дитвора — яка ж то прудка! — одобрительно восклицает запорожец, один из ночных путников.

— И не чёртовы ж дити?

А там седой как лунь старик, на таком же сивом, как сам, коне, бешено мчится за черномазым крохотным казачонком, который, гикая и звонко смеясь, далеко обогнал старика. Запорожец даже об полы руками ударился:

— От чертине! Мабуть, вчора од материной цицьки видняли, а дида свого перегнало!..

Кое-где виднеются женщины с детьми на руках. Другие крошки цепляются за подолы матерей. Это казачки со своим приплодом — будущими головорезами — пришли проведать кто мужа, кто брата, кто батю, кто деда. А заодно и кашу им сварить: вьются дымки костров…

Чем ближе, тем гвалт неизобразимее. В самой гущине снующего и гудящего на все лады и на все голоса человеческие и нечеловеческие табора казацкого, на высоких древках, веют значки и знамёна — то чёрный осьмиконечный крест на красном полотне с кистями, то белый крестище на чёрном поле, то конские хвосты, словно змеи, извиваются над всем этим и отдают чем-то диким, угрожающим…

Ночные путники замечены. В таборе как бы всё притихает. На пике поднимается шапка и снова спускается. В свою очередь, один из ночных путников, одетый по-запорожски, выкидывает на конце своего длинного ратища белый пух ковыль-травы.

Из табора выскакивают два верховых казака и несутся к путникам. Один из них, старший, с поседелою бородою, осаживает коня на всём скаку, бросает в воздух яйцо и стреляет в него из пистолета. Яйцо разлетается вдребезги.

— Пугу! Пугу! — глухо стонет он филином.

— Казак с лугу! — громко отвечает запорожец.

— С чем?

— С листом от коша.

— Добре. Скатертью дорога к нашему кругу.

Путники и казаки сблизились. Младший, длинноусый казак с русою курчавою бородой и курчавою же головой, с удивлением смотрит на путника в польском одеянии. У того тоже на лице изумление и радость…

— Юша! Ты ли это?.. — говорит первый взволнованным голосом.

— Я, Треня.

— Какими путями к нам на Дон попал?

— Божьим изволением.

— А твоя ряса мнишеская?

— У Господа в закладе.

— Кто ж ты ныне — польский пан?

— Милостию Всемогущаго Бога посол государя царевича и великаго князя Димитрия Иоанновича всея Русии.

Треня даже на седле покачнулся.

— Так жив царевич?

— Жив и здравствует.

— Где же он?

— В благополучном месте.

— Господи! Слухом не слыхано, видом не видано… Как же тебя зовут ныне, по изочеству величают?

— Был я Юшка, Юрий, Богданов сын, Отрепьев, когда с тобой в бабки игрывал и четью-петью церковному учился. После стал черноризцем-мнихом, из Юшки-Георгия возродился во ангельский чин, в старца Григория, а ныне паки Юшкою стал, послом государя царевича к славному войску Донскому.

— Ах, Юша, Юша! А мне всё думалось, что ты там в своём Чудове, в келейке своей, всё сидишь над Мефодием Патарийским да над Даниилом Заточником — сидишь, аки пчела любодельна.

Голос его дрожал слезами. Задумчивые глаза Отрепьева тоже искрились влагою и теплотою.

Старые друзья обнялись.

— Вот други-приятели сыскались? — заметил старый казак.

— Гай-гай! Москали як раки в торби — зараз перешепчутся, — подмигнул запорожец.

— С Богом! На майдан, во казацкий круг, — громко сказал старший казак.

— Эч, цилуются мов дивчата — ото вже чудна московська впра…

Скоро все четверо скрылись в таборной толпе.

II. Явление Димитрия

Что за жизнь-раздольице на тихом Дону! Что за волюшка-свободушка в казацких юртах, на станичных лугах, на донецких степях! Разливался-расплескался Дон Иванович со полуночной страны к полуденной, заливал он, затоплял он, Дон Иванович, круты красны берега и зелёные луга, поразмыл он, поразметывал рудожелтые пески. День и ночь идёт Дон Иванович — не умается, со станицами витается, со станицами прощается: что привет тебе, станица Казанская, что поклон тебе, станица Хопёрская, от Хопёрской поклон Усть-Медведицкой, от Медведицкой привет станице Качалинской, от Качалинской — Трех-Островинской, а от той идёт до Распопинской, и поклон несёт Нижнечировской с Курмояровской, с Пяти-Избинской, а земной поклон всего войска Донского славному городу Черкасскому!

Небедно живёт тихий Дон Иванович. Вдоволь у него и лесу дремучего, и зверя прыскучего, и птицы летучей, и рыбы пловучей. Вдоволь у него и травушки-муравушки добрым коням на потравушку. Оттого и идут на Дон, как пчёлы на цветущую липу, и холоп кабальный, и боярин опальный, купец проторговавшийся, и подьячий проворовавшийся, и конюх царский, и сын боярский — всех принимает тихий Дон Иванович, всех принимает, никого не обижает. Станицы растут, как цветы цветут, и тихий Дон всё шумнее и шумнее становится. Расползается вольная земля всё вширь и вдаль; повырастали казацкие курени по Хопру и по Медведице, по Базулуку, Иловле, по Донцу, по Чирам и по Айдар-реке. На Волгу перекинулась казацкая вольница, а оттуда и в Сибирь прошла — Сибирь взяла.

— Приобык и я, Юша, к вольной волюшке. Здесь не то что в каменной Москве — рогатины да заставины; здесь казацкая душа словно жемчуг бурмицкой по серебряному блюду перекатывается. А всё сердечушко щемит по каменной Москве по родной стороне.

— Что ж, Треня, теперь мы и побывать можем в матушке-Москве.

— Нету, Юша, туда мне путь-дороженька заказана, что печатью мёртвой припечатана.

— Почто? Коли царство российское добудем, так и все печати распечатаем.

Треня махнул рукой. Курчавая голова его повернулась к северу.