Читать книгу "Один на миллион - Моника Вуд"

— Гитаристом, в смысле. В основном я работаю гитаристом.

Снова молчание, и Куин сменил тему:

— Вы прекрасно говорите по-английски.

— А почему бы мне не говорить по-английски? Как-никак живу в этой стране сто лет. Чтоб вы знали, я была секретарем у директора школы. Академия Лестера. Слыхали?

— Нет.

— Как же, доктор Мэйсон Валентайн. Блестящий мужчина.

— Я учился в бесплатных школах.

Она теребила свой свитер, экспонат из сороковых годов с большими стеклянными пуговицами.

— На этих мальчиков совсем нельзя положиться. У нас же с ним были планы. — Она посмотрела на Куина.

Куин сказал:

— Постараюсь заменить его.

— Как вам будет угодно. — Она барабанила пальцами по затертой колоде карт, которые были несколько меньше обычных.

— Сын говорил, что вы показываете фокусы, — не удержался Куин.

— Но не бесплатно.

— Вы брали с него плату?

— С него нет. Он же ребенок.

Она надела очки — чересчур большие для ее лица — и поглядела на колоду.

Мальчик писал: «Мисс Виткус НЕВЕРОЯТНО талантливая. Она умеет делать так, что карты и монеты ИСЧЕЗАЮТ. А потом ПОЯВЛЯЮТСЯ снова!!! И улыбка у нее удивительная».

Да, именно так он выражался и в жизни.

Куин спросил:

— Сколько?

Она перетасовала карты, настроение у нее переменилось.

— Что ж, позабавлю вас, — сказала она c царственным пренебрежением. Каких только шарлатанов не повидал Куин в своей жизни, но эта старая карга была почище многих.

— Лишь бы фокус удался, — сказал он, посмотрев на кухонные часы.

— Вы спешите, — заметила она. — Все спешат.

Она перекидывала колоду из руки в руку не так эффектно, как ей казалось, но вполне впечатляюще.

— Летом 1914 года я сбежала из дома с бродячей труппой, тогда и освоила искусство престидижитации[2].

Она приподняла брови, будто это слово само по себе уже было магическим заклинанием.

— Через три месяца я вернулась домой и прожила самую заурядную жизнь, какую только можно себе представить, — она произнесла это c особым, но не вполне понятным ему чувством. — Я показываю фокусы, чтобы напомнить себе, что когда-то была молодой.

Покраснев, она добавила:

— Я рассказала вашему мальчику много историй. Может быть, слишком много.

Не зря он боялся приходить сюда: мальчик был повсюду. Куину никогда не хотелось иметь детей, и отец он был из рук вон плохой, по большей части отсутствовал, и вот теперь, после смерти мальчика, не испытывал ни парализующей заморозки шока, ни ранящей остроты скорби, разве что мучительную и мрачную иронию, изнуряющую сердце.

Мисс Виткус помахивала картами в ожидании. Зубы у нее были длинные, неровные, но белые узловатые пальцы — на редкость проворные, а ногти — гладкие и блестящие.

— Пять баксов, — сказал Куин, вынимая бумажник.

— Читаете мои мысли. — Она взяла банкноту и засунула куда-то под свитер.

Через мгновение Куин спохватился:

— А где же фокус?

Она перегнулась через стол и собрала карты.

— Пять долларов за вход, — сказала она, и он разглядел выражение ее глаз — в них была злость. — За представление еще пять.

— Это же вымогательство.

— Я не вчера на свет родилась, — ответила она. — В следующий раз приведите с собой мальчика.

* * *

Говорит мисс Уна Виткус. Записываем историю ее жизни. Это снова часть номер один.

Как, восемьдесят восемь минут? На этой маленькой штуковине?

…

Ловлю тебя на слове. Что ж, поехали.

…

Ну, появилось радио. Хорошая штука, кстати. И еще печатная машинка. Застежки «велкро». Миксер электрический. О, и еще много замечательных изобретений по части женского нижнего белья. Трудно выбрать что-то одно.

…

Да, а потом у меня появилась стиральная машина — автомат. Точно, автомат. Не помню, когда я перешла на нее. Вот ты трешь нижнюю юбку на стиральной доске, а вот у тебя уже двое детей-подростков и «майтаг»[3] последней модели, не успеешь и глазом моргнуть. А куда подевалось то, что между, непонятно.

…

Вот и все. Больше мне нечего сказать.

Глава 2

Куин покинул дом мисс Уны Виткус на пять долларов беднее и обделенный магией. На автобусе он доехал до Норт-Диринга, вышел у самого дома Белль и застал ее у забора — она расчищала граблями клумбу с тюльпанами. Он всегда считал этот дом домом Белль — что было верно в юридическом смысле — хотя сам прожил здесь в общей сложности пять с половиной лет. Окна-эркеры напоминали ему о ситкомах шестидесятых годов, которые он в детстве запоем смотрел по телевизору, в них фигурировали образцовые мужья и отцы, надежные парни, которые вечерами сидели дома и заботились о том, чтобы семейная лодка не пошла ко дну.

— Ну что? — спросила Белль. Даже голос у нее стал тонким, словно из него вырезали нижние ноты.

— Это в районе Вестбрука, — ответил он. — Двор в ужасном состоянии.

— Он подрядился работать у нее до середины июля. Я сказала Теду, что мы возьмем это на себя.

— У нее там штук двадцать кормушек, висят очень высоко. Работенка была прямо для него, лучше не придумаешь.

Белль оглядела улицу.

— Ты пешком?

— Я продал свою «хонду», — он вынул из кармана чек и протянул ей.

После второго развода он посылал ей деньги на ребенка каждую субботу и ни разу не пропустил платежа.

Она посмотрела на него без всякого выражения.

— Я же сказала, Куин. Теперь нет необходимости.

Он подумал уже не в первый раз: а может ли человек умереть от горя, в буквальном смысле? На ней была розовая блузка, такая мятая, словно ее только что вынули из стиральной машины в общественной прачечной.

— Белль, — сказал он. — Прошу тебя, возьми.

Она не взяла, и он стоял с протянутым чеком, который трепыхался на ветру, кровь пульсировала в висках, он дал ей понять, что не отступит. Она сдалась, взяла чек, не сказав ни слова, в висках перестало стучать.