Читать книгу "Салют из тринадцати орудий - Патрик О'Брайан"

Поскольку большая часть заговора Рэя оказалась нацеленной прямо на Обри из личной недоброжелательности, то практически наверняка именно влияние этого тайного покровителя стало причиной странных проволочек и противодействия, встречавших любое предложение касательно очевидно невиновного Обри до того момента, пока он не стал членом парламента.

— Червь все еще среди нас, — признал Блейн. — Благодаря своему положению он должен довольно-таки сильно бросаться в глаза. Весьма вероятно, что к Рэю у него нетрадиционная привязанность. Если в результате очень деликатных расспросов мы выясним, что отличившийся человек с сомнительными вкусами (даже величайшая предосторожность не скроет таких вещей от слуг) присутствовал в пятницу в комнате для бэкгэммона — что ж, мы можем наконец-то наколоть его на булавку.

— Разумеется, — не согласился Стивен, — если предположим, что из присутствующих только искомый червяк готов был распространять злобные сплетни.

— Истинная правда. Но все же какие-то намеки это нам даст. В любом случае, умоляю порекомендовать нашему другу соблюдать осмотрительность. Объясните ему, что, хотя Первый лорд — человек чести, ситуация столь сложная, что он, возможно, физически не сумеет выполнить свои обещания. Его просто уволят из Адмиралтейства. Объясните Обри, чтобы он держался крайне осторожно в своих заверениях, и предложите выйти в море как можно быстрее. Сообщите, что помимо очевидных обстоятельств, присутствуют некие смутные силы, способные ему навредить.

Джек Обри невысоко ценил математические или астрономические способности своего друга, а уж тем более его моряцкие навыки. А его игра на бильярде, в теннис или «пятерки», не говоря уж о крикете, заслуживала бы презрения, если бы не вызывала волну безнадежной жалости. Но когда речь шла о медицине, иностранных языках и политической разведке, то Мэтьюрину высказывалось больше доверия, чем всем сивиллам вместе взятым, эдмонтонской ведьме, «Старому Муру», матушке Шиптон [3] и даже священному «Морскому астрономическому ежегоднику». Едва Стивен завершил свой рассказ словами: «Есть мнение, что тебе лучше бы поскорей выйти в море. Это не только поставит всех заинтересованных перед fait accompli [4], но и, прости меня, дружище, не даст тебе навредить себе еще больше в момент неосторожности или поддавшись на провокацию», — как Джек пристально посмотрел на него и уточнил:

— Отплывать необходимо немедленно?

— Я так думаю.

Джек кивнул, повернулся в сторону Эшгроу и позвал:

— Эй, в доме! Киллик, сюда, — голосом, который наверняка услышали бы через отделяющие от дома двести ярдов.

Но не было нужды звать так громко. После должной паузы Киллик вышел из-за изгороди, за которой подслушивал. Как такое неуклюжее худощавое существо могло незамеченным прятаться за редкой и низенькой изгородью, Стивен не понимал. Недавно спланированная площадка для игры в шары казалась идеальным местом для пары конфиденциальных фраз, лучшим помимо слишком уж отдаленной от дома равнины. Стивен ее специально выбрал. Но несмотря на весь свой опыт в подобных делах, он не был непогрешим. Киллик снова обвел его вокруг пальца. Мэтьюрин успокоил себя мыслями о том, что стюард подслушивал безо всякого стороннего интереса (так же, как истинный скряга любит деньги за то, что это деньги, а не как средство обмена), и что его преданность Джеку (в специфичном понимании Киллика) вне всяких сомнений.

— Киллик, — приказал Обри. — Рундук на завтра, к рассвету. И Бондену передай.

— Ваш рундук на завтра, к рассвету, понятно, сэр. И Бондену явиться в кегельбан, — отвечал Киллик, нисколько не меняя застывшего деревянного выражения лица. 

Однако, отойдя немного подальше, он остановился, опять согнулся у изгороди, и ещё некоторое время наблюдал за Джеком и Стивеном из-за веток. В глухой деревеньке в устье реки, где когда-то родился Киллик, лужаек для игр в шары не имелось, однако, там всегда был кегельбан, поэтому он, с упёртостью, присущей его упрямой и неподатливой натуре, использовал именно этот термин.

И все же, подумал Стивен, пока они шагали туда-сюда словно по зеленому (ну, или по крайней мере зеленоватому) квартердеку, Киллик почти попал в точку. Место не больше напоминает площадку для игры в шары, чем розовый сад Джека Обри похож на что-то, что добрый христианин мог посадить для собственного удовольствия.

В экипаже военного корабля можно найти мастеров на все руки. Сифиане с «Сюрприза», например, с помощью лишь только оружейника и помощника плотника сами выстроили новый дом для собраний — в том, что у них сошло за вавилонский стиль, с цепочками огромных позолоченных букв «С» на каждой мраморной стене. Но садовника не нашлось. И уж точно никто не умел косить траву. На зелени красовались следы в виде полумесяца — там, где плохо направленная коса втыкалась в дерн. Некоторые отметины могли похвастаться каймой из пожухлой травы, некоторые обходились без нее. И похоже, они вдохновили кротов со всей округи разнообразить эти проплешины кучками земли.

Но эти размышления заняли лишь поверхностную часть разума. Глубже утвердилась смесь изумления и испуга, в основном беззвучная. Изумление из-за того, что Стивен, думая, что хорошо знает Джека Обри, очевидно недооценил бесконечно огромную важность, придаваемую его другом каждому аспекту предстоящего плавания. Испуг из-за того, что доктор не хотел, чтобы его слова поняли буквально.

«Рундук на завтра, к рассвету» — чрезвычайно неудобно для Стивена. До отплытия ему предстояло совершить множество дел, больше, чем можно с комфортом совершить даже за полные пять-шесть дней. Но он так построил свою речь, особенно ее часть до прямого предупреждения, что не мог придумать ни одного внятного способа взять свои слова назад. В любом случае, его изобретательность, как и память, переживали пик отлива. Вспомни он, что фрегат полностью загружен припасами для предстоящего великого плавания, то не вещал бы так непогрешимо.

Мэтьюрин пребывал в совершенно отвратительном настроении, разочарованный и служащими в банке, и университетами, которым он собирался пожертвовать средства на кафедры сравнительной анатомии. Ему хотелось есть, и он поругался с женой. Диана заявила ему звонким голосом: «Знаешь, что, Мэтьюрин. Если наш ребенок будет иметь выражение, хоть капельку похожее на раздраженное, желчное, обидчивое лицо, с каким ты приехал из города, я его сразу поменяю на кого-нибудь более веселого из Госпиталя для найденышей [5]»