Читать книгу "Осколки мира - Виктория Щабельник"

Дверь в комнату открылась и на пороге появилась чуть сгорбленная фигура человека со свечой в руке. Мужчина, скорее старик перешагнул через порог и поставил свечу на стол. Роста он был выше среднего, седой, из-под густых бровей блестели не по-старчески ясные голубые глаза.

— Лохматый, не тревожь нашу гостью, она устала и ей надо отдохнуть — пробурчал он НА ПОНЯТНОМ МНЕ ЯЗЫКЕ.

— Господи, откуда вы знаете, этот язык? — вскричала я, попытавшись подняться с кровати. Но Лохматый был быстрее и положил на меня свою голову, требуя к себе внимания.

Старик с интересом глянул на меня из под прищуренных глаз, и с хитрецой спросил:

— А ты откуда знаешь язык моего мира?

Именно тогда я поняла две вещи: во-первых, я не в средневековье, а если и в нем, то в чужом, а во-вторых — я встретила земляка. А вернее одномирянина.

Дед Корней (так звали хозяина) угощал меня крепким чаем с пирожками и посвящал в историю своей жизни.

Лет сорок назад он и еще несколько человек с его поселка принялись разрабатывать давно заброшенную шахту на предмет ценных металлов. Золота и серебра так и не нашли. А нашли проблемы на одно место. На них кто-то донес, а так как КГБ в шестидесятые еще никто не отменял, а сесть можно было даже за чих в неположенном месте, то не сбежал из родного поселка только ленивый. А среди доморощенных шахтеров таких не оказалось. Напоследок дед решил вернуться в шахту за инструментом (все-таки денег стоит). И попал. В прямом смысле в параллельный мир. И живет здесь уже, как я сказала лет сорок, может больше, кто ж сейчас скажет точно. Живет тихо, неприметно. Собирает травы, выращивает овощи, не лезет на рожон. Ему не привыкать, как-никак в совдепе рос. А жизнь здесь непростая. Что-то уж слишком отличается мирок от своего собрата по параллельности. Нет, с доносчиками, разбойниками и прочими сволочными элементами тут все в порядке. Они присутствуют. А вот на счет развития и движения (ну, помните, как у нас — догнать и перегнать), это здесь отсутствует. Более того, прогресс не только не поощряется, а всячески наказывается. Никаких тебе новшеств и изобретений, ничего, что хоть как-то облегчает жизнь людей труда.

— Ну, хоть колесо-то изобрели? — задала я глупейший вопрос.

— Это — изобрели, а потом предали изобретателя огню, как еретика и подрывного элемента, хотя плодами изобретения воспользовались с лихвой.

Так и повелось в этом мире: любая мало-мальски нужная придумка наказывалась достойно — очищением святым огнем. При этих словах я невольно поморщилась. Слишком свежи были воспоминания. Дед Корней между тем продолжал — поэтому люди сидят тихо, никуда не лезут и иногда доживают до преклонных лет. Ну а чаще, конечно, заканчивают более трагично — на дыбе или костре, для устрашения остальных. Виновен ты или нет — дело десятое. Великий Инквизитор Квазара — так называется столица этого государства и само государство, слывет наиболее ревностным поборником чистоты веры и мочит грешников десятками в день. Да, подумала я, работа у человека сложная, ненормированная, была — ибо уже догадалась, чей плащ позаимствовала, и решила, как можно незаметнее избавится от улик и орудия преступления.

Вот, недавно, прошел слух, что у озера Мара демона схватили, ну и великий инквизитор пожелал самолично допросить отродье. Чем дело закончилось в деревне, откуда вчера вернулся дед, еще не знали. Тут дед прервал свой рассказ и посмотрел на меня:

— Не пужайся внучка, крест я спрятал в лесу. Так что сам уже не найду, а мантию я сжег. Живи спокойно, здесь тебя не тронут.

— Но меня могут узнать в лицо, меня же видел не только тот псих, а и стражники, да и еще целая куча народу.

Дед, вздохнув, поднялся с табурета и подошел к столу. Покопавшись там, он извлек предмет очень похожий на привычное зеркало и, с некоторым сожалением протяну его мне. Я с трудом взяла и посмотрелась в него. И сразу поняла, почему дед выглядел таким расстроенным, когда мне его давал. На месте лица был ожог, уж не знаю, какой степени, но то, что мне предстоит еще долго избегать зеркал и людных мест, я поняла четко. Гибель моего мира оставила не только след в душе, но и на теле.

Когда-то я была обычной девушкой: рыжие волосы, глаза, непонятно какого цвета (то ли серые, то ли голубые), и очень бледная кожа лица. Ничего особенного, я даже слегка комплектовала по поводу своей обычности. Теперь же, у меня не было даже этого. Цветом лицо напоминало спелый помидор, и краснота сходить, по-видимому, не торопилась. Переведя взгляд с лица на ладони, я ужаснулась. Если с лицом можно было бы еще на что-то надеяться, то ладони мне, по всей видимости, придется прятать всю жизнь.

III

Шли недели. С дедом Корнеем мы легко нашли общий язык. Говорили о многих вещах, прежде всего — о переменах на нашей родине. Дед слушал меня широко раскрыв глаза, руки его подрагивали от волнения. И, несмотря на то, что я как могла, сглаживала острые факты нашей истории, на деда она произвела огромное и неоднозначное впечатление. Хоть его миром давно стал другой, он все же часто вспоминал о том, что было потеряно так внезапно. Корней часто рассказывал мне местные сказки и легенды, а мне нравилось его слушать и вспоминать. Мысленно, я возвращалась в прошлое к теплу и уюту своего дома и чувствовала себя почти счастливой. Волк не отходил от меня ни на шаг, и я знала, что в его особе я обрела надежного друга. И как же я хотела, чтобы это никогда не кончалось. Постепенно я стала понимать чужой язык, и даже пыталась связно говорить. По-моему деда это веселило, но он исправно несколько часов в день посвящал занятиям со мной. Письменная речь у меня выходила чуть лучше устной, что вызывало у него гордость как учителя, а у меня как ученицы. И месяца через четыре я уже могла прилично говорить, не вызывая подозрений, но интригуя интересным акцентом. Все это время я никуда не выходила. А дед, живя уединенно, практически не с кем не виделся. Но на всякий случай пустил слух о якобы приехавшей погостить внучке. По-моему на это клюнули, так как меня до сих пор никто не пытался использовать как хворост. Моя внешность постепенно стала принимать привычный вид, точнее, лицо вернулось от темно-бордового к бледно-розовому цвету, шрамов практически не осталось. Благодаря травкам и примочкам деда Корнея заживление происходило быстрее, чем я могла надеяться. К моему счастью ожоги были не так страшны, как выглядели вначале, а вот свою положительную роль в маскировке сыграли. Никто не искал бледную девицу, вместо демона с красным лицом. Только с ладонями мне так не повезло. Хоть краснота и опухоль исчезла, но шрамы остались, переплетясь к тому же в такой заковыристый узор, что мы с дедом справедливо решили никогда и никому их не демонстрировать. Под чутким руководством деда я сшила себе тонкие и, по-моему, довольно стильные перчатки без пальцев и не снимала их даже дома.

Иногда я выходила гулять, но только по ночам, опасаясь чьих-нибудь случайных взглядов. Хотя, какие взгляды? Мы ведь жили в лесу, куда никто не заходил. Мне нравилось прогуливаться по этому незнакомому, чужому миру. Растительность не слишком отличалась от той, к которой я привыкла. Лес состоял исключительно из елей, насыщенного зеленого цвета, сосен я здесь не встречала. Животных я видела редко, а то, что видела, надеюсь, окажется достаточно осторожным, чтобы не злить постоянно сопровождающего меня Лохматого. Ночные мотыльки и комары кружились над лесной поляной, привлеченные светом моего костра. Я часто по ночам сидела на поляне, не далеко от дедовой избушки, и старалась разобраться в себе. Что я чувствую к этому миру, кроме опасения и страха перед неизвестностью? Наверное, здоровое любопытство, ведь не каждому предоставляется возможность заглянуть в другой мир. Возможность, от которой я бы с радостью отказалась. А еще во мне доминировало единственное желание — вернуть назад все, что было у меня отобрано.