Читать книгу "Пункт назначения: Счастье - Йоханн Хари"

Ему не нужно было напрягаться. Это была история, на которую меня уже купили[5]. Я ушел через десять минут с рецептом на препарат сероксат[6] (или паксил, как его называют в США).

Только спустя годы, в процессе работы над этой книгой, кто-то указал мне на все вопросы, которые мой врач не задал мне в тот день. Например, есть ли причина, по которой ты можешь чувствовать себя таким расстроенным? Что происходит в твоей жизни? Есть ли что-то болезненное, что ты захотел бы изменить? Даже если б он спросил, я не думаю, что был бы в состоянии ответить ему. Подозреваю, что я посмотрел бы на него безучастно. В моей жизни все хорошо, сказал бы я. Конечно, у меня были некоторые проблемы, но у меня не было причин быть несчастным. Определенно ничего такого, чтобы быть таким несчастным. В любом случае он не спрашивал, и мне было неинтересно почему. Следующие тринадцать лет врачи выписывали мне рецепты на этот препарат, и никто из них тоже не спрашивал ничего подобного. Думаю, если б они спросили, я бы возмутился и сказал: «Если у вас расстройство мозга и он не может вырабатывать нужные химические вещества, вызывающие чувство счастья, какой смысл задавать такие вопросы? Разве это не жестоко? Вы же не спрашиваете пациента с деменцией, почему он не может вспомнить, где оставил свои ключи. Какая глупость спрашивать меня! Разве вы не учились в медицинском колледже?»

Доктор сказал мне, что потребуется две недели, прежде чем эффект от препарата станет ощутим. Но в тот день, забрав свой рецепт, я почувствовал теплый всплеск, пробегающий сквозь меня. Легкое жужжание, которое, я был уверен, издавали синапсы моего мозга, со стоном и скрипом выстраивавшиеся в правильные конфигурации. Я лежал на кровати, слушая заезженную кассету, и знал, что не буду плакать в течение длительного времени.

Через несколько недель я уехал в университет. С моей новой химической броней мне было не страшно. В университете я стал проповедником антидепрессантов. Всякий раз, когда другу становилось грустно, я предлагал ему попробовать несколько моих таблеток и советовал достать себе еще у врача. Я убедился, что нахожусь не просто не в депрессии, а в каком-то лучшем состоянии. Я называл его «антидепрессия» и говорил себе, что я необычайно жизнерадостен и энергичен. Правда, я чувствовал некоторые побочные эффекты от препарата: я здорово поправился и неожиданно начинал потеть. Но это была ничтожная цена за то, что я перестал наводить кровоточащую грусть на людей вокруг меня. Смотрите! Теперь я могу делать все, что угодно.

Через несколько месяцев я стал замечать моменты, которые навеивали на меня грусть. Они казались необъяснимыми и явно иррациональными. Я вернулся к врачу, и мы сошлись на том, что мне нужна более высокая доза. Так что 20 мг в день поднялись до 30 мг. Мои белые таблетки стали голубыми.

Так продолжалось на протяжении всего моего подросткового возраста, а потом и когда мне стало за двадцать. Я все проповедовал преимущества этих лекарств, а через некоторое время возвращалась подавленность. Мне назначали еще большую дозу. 30 мг становились 40; 40–50; пока наконец я не стал принимать по две большие голубые таблетки в день – 60 мг. С каждым разом я становился толще, с каждым разом я больше потел. И каждый раз я знал, что это цена, которую стоит заплатить.

Я объяснял всем, кто спрашивал, что депрессия – заболевание мозга, а СИОЗС – способ исцеления. Когда я стал журналистом, начал писать статьи, терпеливо растолковывая все это общественности. Я описывал возвращающуюся ко мне грусть как медицинский процесс: совершенно очевидно, что снижение химических веществ в моем мозге вне моего контроля и понимания. Слава богу, эти препараты удивительно мощные, объяснял я, и они работают. Посмотрите на меня. Я тому доказательство. Время от времени ко мне в душу закрадывались сомнения, но я быстро отметал их, проглотив дополнительно еще одну-две пилюли в тот день.

У меня была своя история. Теперь я осознаю, что она состояла из двух частей. Первая была о том, что вызывает депрессию: сбой в работе мозга, вызванный дефицитом серотонина или чего-то там еще. Вторая часть о том, что избавляет от депрессии: лекарства, которые восстанавливают химию мозга.

Мне нравилась эта история. Для меня она имела смысл. Она вела меня по жизни.

* * *

Я слышал еще только одно возможное объяснение моему состоянию. Пришло оно не от врача. Я вычитал о нем в книгах и видел обсуждение по телевизору. Считалось, что депрессия и тревога заложены в генах. Я знал, что моя мать страдала от депрессии и находилась в сильно возбужденном состоянии до моего рождения (да и после тоже). Подобные случаи встречались у членов нашей семьи прошлых поколений. Обе истории казались параллельными и говорили о том, что это нечто врожденное, присутствующее в твоей плоти.

* * *

Я начал работать над книгой три года назад, потому что был озадачен некоторыми странностями. Они никак не объяснялись теми доводами, которые я выдвигал так долго. Мне хотелось найти ответы.

Вот первая странность. Однажды, спустя годы после того, как я начал принимать препараты, я сидел в кабинете своего психиатра и рассказывал, как я благодарен за то, что существуют эти антидепрессанты, и как здорово они мне помогают.

– Странно, – сказал он. – Потому что по мне, вы все еще находитесь в сильно депрессивном состоянии.

Его слова сбили меня с толку. Что он мог иметь в виду?

– Ну, – произнес он[7], – вы очень часто обеспокоены. И ваше состояние сейчас для меня мало отличается от того, которое вы описываете до принятия лекарств.

Я объяснял ему, достаточно терпеливо, что он не понимает: депрессия вызывается низким уровнем серотонина, а у меня были моменты сильного повышения его уровня. Интересно, что за образование получают все эти психиатры.

Время от времени он осторожно указывал мне на это снова. Он неоднократно отмечал: мое убеждение, что увеличенные дозы препарата решают мою проблему, похоже, не соответствует фактам. Я по-прежнему остаюсь подавленным и встревоженным на протяжении долгого времени. Обычно я возражал ему со смесью гнева и чопорного превосходства.

Прошли годы, прежде чем я наконец услышал, о чем он говорит. К тому времени мне уже было за тридцать и со мной произошло своего рода отрицательное прозрение. Противоположное тому, которое случилось на пляже в Барселоне много лет назад. Независимо от того, насколько большой была доза моего антидепрессанта, грусть всегда опережала его. По-видимому, возникало подобие воздушной пробки – химическое облегчение, – а потом снова и снова возвращалось чувство колющего несчастья. Меня снова посещали неотвязные, повторяющиеся мысли: жизнь напрасна; все, что ты делаешь, не имеет смысла; все это чертовски пустая трата времени. Постоянное и никогда не отпускающее беспокойство.