Читать книгу "Сова по имени Уэсли - Стэйси О'Брайен"

Самые старые ископаемые останки сипух относятся к палеоценовой эпохе (65–57,8 миллиона лет назад). Род Tyto (современные сипухи) появился примерно в середине миоцена (23,7–5,3 миллиона лет назад), а в эпоху плиоцена (5,3–1,6 миллиона лет назад) и плейстоцена (1,6–0,01 миллиона лет назад) разделился на виды. Вид, к которому относился Уэсли, Tyto alba, появился в эпоху плейстоцена. Несмотря на то, что совы иногда всплывают в дискуссиях, посвященных рапторам, на деле считается, что они биологически ближе к козодоям, чем к диурнальным (дневным) хищным птицам (Falconiformes). Козодои, в частности, козодой жалобный, действительно выглядят как некое промежуточное звено между обычными птицами и совами.

До того, как я стала работать с совами, я никогда не слышала о козодоях и пролистывала в книгах страницы с описанием того, сколько миллионов лет назад возникло на земле то или иное животное. Но с появлением у меня собственного совенка я начала жадно впитывать в себя подобную информацию. Его «племя» жило здесь, наверное, совсем недалеко, уже больше полутора миллионов лет! Сильнее всего поражало, что на протяжении всех этих лет каждый из его предков умудрился спариться, и его птенец выжил, вырос и спарился сам. И так 1,6 миллиона лет. Цепочка ни разу не прервалась, ведь если бы это случилось, Уэсли не было бы. Разумеется, эта логика справедлива для каждого, кто живет на этой планете, и это кажется невероятным чудом.

Некоторые ученые считают, что птицы произошли от динозавров, и, глядя на лапки и клюв моего совенка, особенно до того, как у него стали появляться перья, в это охотно верилось. Последние исследования в области палеонтологии показывают, что некоторые динозавры были теплокровными и пернатыми. И, подобно современным птицам, они растили своих детенышей в гнездах, кормя и защищая их.

Еще одна отличительная черта сов – это их мозг, который кардинально отличается строением от мозга большей части позвоночных. Кора головного мозга сипухи предназначена в основном для обработки звука, а не визуальных образов. Мне было интересно, как это повлияет на взаимодействие совенка со мной и с моим визуально-ориентированным домашним пространством. Он наверняка воспринимал все совершенно иначе, не так, как мы. Его мировосприятие сильно отличалось даже от собачьего, так как собаки получают бóльшую часть информации об окружающем мире при помощи обоняния и зрения. Собаки – млекопитающие, причем социально-ориентированные, а потому за тысячу лет мы нашли с ними общий язык и научились жить вместе. Отдельные ученые даже полагают, что мы с собаками помогли друг другу эволюционировать и стать такими, какие мы есть сейчас. Но ужиться с асоциальным животным непросто. Совы не живут стаями, вместо этого проводя почти всю свою жизнь вдвоем с партнером.

Совы крайне интересны не только своей историей и физиологией, но и своим неповторимым характером. Они по натуре игривы и любознательны. Знакомая одного моего друга как-то раз спасла маленькую североамериканскую сову, и та, по ее словам, вела себя совсем как котенок с крыльями. Она рассказывала, что та невысоко взлетала и набрасывалась на предметы, точь-в-точь как котенок. Совы бывают очень изобретательны. Однажды я проходила мимо одной из комнат в «совиной» лаборатории Калтеха и увидела, как сова развлекалась игрой – она сбрасывала со стола карандаш, наблюдала за его падением, а потом, когда он уже катился по полу, слетала со стола, разворачивалась в полете, примериваясь, и хватала карандаш с пола. Я видела, как некоторые постдоки[2], думая, что на них никто не смотрит, разговаривали с совами, терлись носами об их клювы, целовали их и играли с ними. Они вели себя так, как люди ведут себя с собаками, и, кажется, удовольствие было взаимным. Могла ли такая связь появиться у меня с моим совенком? Я была намерена это выяснить. В конечном итоге именно подобное любопытство и желание узнать животное максимально близко, познакомиться с ним и, возможно, научиться у него чему-то и двигает людьми, которые становятся биологами и натуралистами. То же любопытство двигает учеными, заставляя их всматриваться в телескопы в попытках узнать нечто новое о какой-то планете или неизведанной звездной системе. Возможно, это и был мой шанс познакомиться по-настоящему с диким животным, шанс, которого я ждала с самого детства. Мне не пришлось ехать за тридевять земель и ломиться сквозь джунгли Африки или Амазонки ради встречи с ним – мой совенок сам нашел меня.

2

Мы обязаны жизнью тем, кого приручили

В ТЕ ДНИ я снимала комнату у своей лучшей подруги, Вэнди, которая жила с мужем в Южной Калифорнии в чем-то вроде ранчо – у всех в округе были лошади и другой домашний скот. У самой Вэнди, например, жили куры, стая шумных гусей, андалузский жеребец и неразлучная парочка – коза и кобыла. Вэнди была художником и музыкантом. Они с мужем часто уезжали на гастроли, а я в это время присматривала за животными. К тому же она тогда была беременна, и ей в скором времени должна была понадобиться моя помощь с малышом.

Мы дружили с тех самых пор, как я однажды умудрилась обыграть ее в салки с ленточками на лошадях в летнем лагере в горах Сан-Бернардино, где она в то время преподавала верховую езду. У Вэнди были свои абсолютно неповторимые отношения с лошадьми, и многие свои приемы работы с дикими животными я переняла именно у нее. Когда мы познакомились, мне было всего двенадцать, а ей – восемнадцать, но разница в возрасте оказалась неважна, поскольку у нас нашлось множество общих интересов, в частности, страсть к музыке. Вэнди фотографировала свою кобылу в амбаре, когда я впервые рассказала ей об увечной пернатой сиротке. Мне было неловко просить разрешения на то, чтобы притащить в дом совенка, но она лишь улыбнулась и потрепала лошадь по загривку.

– Сипуха! Чудное будет пополнение в нашей семейке!

– Вэнди, – сказала я, – тебе придется терпеть дохлых мышей в морозилке. И порезанных – в холодильнике. Ты уверена?

– Мясо есть мясо, – пожала плечами она.

– Много дохлых мышей, Вэнди.

– Много? Много – это сколько?

– Ну, со временем – тысячи, наверное.

– А сколько вообще в среднем живут сипухи? – спросила она.

– В неволе – не знаю. Возможно, лет пятнадцать-двадцать.

– Мой тебе совет – бери, – сказала она. – Такой шанс выпадает лишь раз в жизни.

В дикой природе сова-отец постоянно охотится. Он должен обеспечивать потомство едой, примерно шесть мышей на одного совенка за ночь. В среднем помет состоит из пяти птенчиков. Вдобавок отцу семейства приходится кормить еще и самку, которая почти никогда не покидает гнезда, и ей требуется порядка трех мышей в день. Наконец, ему самому необходима пища – около четырех мышей в день. Итого получается плюс-минус тридцать семь взрослых мышей на одну ночь в сезон гнездования.

Отец семейства вечно издерган, в его ушах постоянно стоят требовательные крики и визги, доносящиеся из гнезда. Самец в дикой природе беспрестанно охотится, несясь после удачного «рейда» как сумасшедший обратно в гнездо с добычей, где его уже ждут голодные птенцы, которые тут же окружают отца и буквально отнимают у него еду. Когда малыши подрастают, самец к ним уже не приближается, а зависает в воздухе над гнездом, сбрасывая груз с безопасной высоты и тут же снова улетая на промысел.