Читать книгу "Зимняя битва - Жан-Клод Мурлева"

– Чудо, до чего красиво, – сказала Дорис.

Хелен с трудом выговорила:

– Спасибо…

С тех пор прошло три года, и за это время Милена пела раз шесть, не больше. Это был редкий и драгоценный подарок, кому и когда – она сама решала. Например, как-то в канун Рождества она пела для десятка соседок по дортуару, а в другой раз – в дальнем углу двора для одной Хелен, у которой в тот день, четырнадцатого июня, был день рождения, а еще – этим летом во время долгой прогулки вдоль реки. Стоило Милене запеть, слушательниц пробирал озноб. Ее пение, даже если слов было не понять, говорило каждой о самом для нее сокровенном. Оно возвращало из небытия любимые и утраченные лица, давало вновь ощутить давние ласки, о которых, казалось, и памяти-то не осталось. А главное, даже если от ее пения становилось грустно, оно придавало сил и мужества. Очень скоро распространился слух: Милена «хорошо поет». Но на уроках музыки, которые вела мамаша Зинзен, она никак себя не проявляла. Голос ее становился таким же, как у всех, обычным, без какой-либо особой прелести. Музыка у Зинзен сводилась только к сольфеджио и разучиванию трех навязших в зубах песен, одобренных свыше, среди которых главное место занимал невыносимый гимн интерната:

«С чистым сердцем, с бодрым духом

Дружным хором мы поем…»

Девушки между тем уже добрались до середины моста, где подъем плавно переходил в спуск.

Далеко впереди возвышался холм утешительниц.

– Как ты думаешь, встретятся нам мальчики? – спросила Хелен.

– Вот уж вряд ли! – засмеялась Милена. – Они туда ходят вдвое реже нас, это всем известно. А уж отпроситься к утешительнице в октябре месяце, да в такой час – это надо быть Хелен Дорманн!

– А может, встретим кого-нибудь, кто возвращается…

– Размечталась! Они же прячутся, если попадешься им навстречу, правда-правда, сразу в кусты! Тогда надо ворошить ветки и кричать: «Хо! хо! Есть кто живой?»

Хелен рассмеялась. Она была рада, что к подруге вернулось хорошее настроение.

– Как ты думаешь, утешительницы их тоже голубят, как нас? Ну, обнимают и все такое?

– Наверняка! – заявила Милена. – Только они в этом ни за что не признаются, даже под пыткой.

Они свернули на улицу Ослиц, крутую и плохо освещенную. В маленьких окошках сквозь занавески мало что можно было разглядеть, но угадывалось, что там люди, они сидят за столом всей семьей в желтоватом свете лампы. Совсем другой мир. Иногда оттуда доносился чей-то голос или взрыв смеха. Девушки прошли мимо лавки сапожника, который как раз закрывал ставни. Он неопределенно кивнул, глядя куда-то мимо них. Интернатские – вот кем они были для остального мира, и люди старались с ними не заговаривать. Но вот улица кончилась, а вместе с ней и город. Дальше – ни одного дома до самой вершины холма, где жили утешительницы. Девушки остановились на минуту перевести дух и поглядеть на город внизу за рекой. Отсюда видны были влажно блестящие шиферные крыши, колокольни, светящиеся под фонарями улицы. Далеко-далеко по площади беззвучно проезжали автомобили, похожие на черных пузатых жуков.

– Красиво, – вздохнула Хелен. – Можно было бы полюбить этот город, не будь в нем… – Она мотнула головой в сторону тяжеловесного здания, откуда они пришли, – интерната для девочек прямо за мостом.

– …и если б можно было хоть иногда ходить туда, – добавила Милена, указывая на другой интернат, для мальчиков, метров на двести дальше.

Только они двинулись дальше по извилистой дороге, как выше на холме из-за поворота возникли какие-то фигуры. Два мальчика широким шагом спускались им навстречу. Скрылись за очередным поворотом и вот снова появились уже близко, прямо перед ними. Тот, который шел первым, был высокий и худой. Хелен сразу отметила его прямой, открытый взгляд и решительный подбородок. Второй был пониже ростом, круглолицый. Курчавые волосы, выбивающиеся из-под фуражки, смеющиеся глаза.

– Привет! – сказали все четверо почти в один голос и остановились друг против друга как вкопанные.

– Вы… наверх? – задал довольно глупый вопрос тот, что в фуражке.

– Ну да… – ответила Хелен тоном, в котором явственно звучало: сами, что ли, не видите? Тут же она устыдилась этого тона и, словно извиняясь за свою насмешку, добавила: – А вы, значит, вниз…

– Ну да, – сказал мальчик.

– Кто кого сопровождает? – храбро спросила Хелен. – Ничего, что я спрашиваю?

Мальчик помолчал, потом все-таки признался, указав на своего высокого товарища:

– Он сопровождает меня.

Хелен показалось, что при этих словах он покраснел, и она прониклась к нему симпатией. Чтобы замять неловкость, она, в свою очередь, показала на Милену:

– А она сопровождает меня…

Что означало: вот видишь, я иду за тем же, и стыдиться тут нечего.

Было видно, что мальчик благодарен ей за этот жест. Он улыбнулся и спросил:

– А зовут-то вас как?

– Меня – Хелен, а ее – Милена.

– А меня – Милош, – сказал мальчик. – А его – Бартоломео. Мы в четвертой группе. А вы?

– И мы в четвертой. Обе, – сказала Хелен.

Совпадение позабавило их. Потом они примолкли, немного смущенные, не зная, что еще сказать. Ни мальчики, ни девочки не могли решиться разойтись, кто вниз, кто наверх. Такие встречи случались редко. Глупо было бы сразу расстаться. Хелен заметила, что Милена и Бартоломео не сводят друг с друга глаз, и подумала, что ее подруга не из робких. Сама она ни на ком не смела остановить взгляда и безнадежно пыталась придумать, что бы еще сказать. Но первой заговорила Милена, до сих пор не проронившая ни слова:

– А что, если нам завязать переписку через Пютуа?

Хелен почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо. Она всегда считала, что передавать записки через Пютуа – привилегия старших воспитанников, пятой и шестой групп. Предложение Милены показалось ей невероятно дерзким. Как будто та вдруг без всякого предупреждения шагнула за какую-то запретную черту.

Пютуа был скрюченный старикашка, который два раза в неделю, по вторникам и пятницам, проходил через двор интерната, с трудом волоча двуручную тачку. В нее он собирал грязные простыни и отвозил в город в стирку, а оттуда привозил чистые. Как единственный человек, имеющий свободный доступ в оба интерната, он играл важную роль в жизни воспитанников, а именно – мог передать записку, а через неделю или две принести ответ. По слухам, надо было только оставить свою записку в бельевой, присовокупив к ней небольшое вознаграждение: немного денег в конверте, а еще лучше, если есть возможность, бутылку спиртного. Пютуа страдал несварением желудка, из-за которого у него невыносимо пахло изо рта. В пяти метрах от него, стоило ему дохнуть, в нос шибало тошнотворным запахом гнилой капусты. Бедняга боролся с этой напастью, наливаясь скверной дешевой сивухой, которую добывали для него в городе.