Читать книгу "Седая весна - Эльмира Нетесова"

— Это ж как же зажилась? Меня живую схоронить удумали? Я еще на своих ногах! С чего взяли, будто померла? Иль у вас в конторе заодно дух вышибают?

— Как это живая? Разве это вы? — повторили приехавшие имя, заглянув в бумажку.

— Я самая! — заплакала бабка.

— Ну и сволочь ваш сын! За такое и впрямь не мешало бы вломить ему хорошенько.

— Да не мог мой Андрей это сделать!

— Ну а кто на такое решится, кроме своих? Вы уж простите нас, бабуля! Не думали, что в нашем городе эдакий негодяй живет, какой родную мать раньше времени урыть готов! — пошли со двора, понося отборной бранью Андрея на всю улицу.

Бабка проплакала до вечера. У нее все валилось из рук. Она даже забыла о телефоне, а ведь могла позвонить сыну на работу, рассказать о случившемся, спросить. Но нет. Застряло в душе сомненье. А вдруг он отчебучил? Может, надумал избавиться от нее, от старой? К вечеру у бабки голова котлом кипела. Она уже не ходила, еле ползала по дому. А перед самым возвращением сына не только не могла приготовить ужин, совсем свалилась на диван.

Андрей вызвал неотложку. Он долго не мог понять, что случилось в его отсутствие. И недоумевал, как, откуда и зачем приехали к нему из похоронного бюро?

Когда врачи неотложки, сделав уколы матери, уехали из дома, бабка вспомнила о недавнем разговоре с Васькой, рассказала о нем сыну. Тот, вспотев до пяток, выскочил из дома, бросился к Ваське. Сосед яблоню обкапывал. Андрей заорал на него. На брань и другие соседи подоспели. Узнав, в чем дело, вломили не в шутку. Андрей, уходя, пообещал:

— Я тебе, гаду, устрою! Ты свой телефон во сне увидишь. Отключат завтра! Понял? — И слово сдержал. Уже утром замолчал телефон в Васьки- ном доме. Но Андрюха не учел таксофонов. Их он не мог отключить, сколько не старайся. А и попробуй докажи, что именно Васька, никто другой, устроил ему «козью морду». И Василий радовался, увидев, как сосед, умывшись во дворе, с опаской косился на собственный дом.

Васька был спокойным человеком и шутя справился б с Андреем один на один. Но против десятка мужиков, конечно, устоять мудрено любому. Да и не задевал бы сосед, Васька его не трогал бы никогда. Он с малолетства рос вспыльчивым, но отходчивым. И никогда никого понапрасну не обижал.

Теперь же между соседями началась вражда. Андрей втянул в нее и других. А ведь как тихо и мирно жили люди бок о бок много лет подряд. Здоровались, общались, помогали. Все испортил Андрей.

— С детства гадом был! Легко отчихался от сучонок. Ну, погоди ж ты у меня! Приловлю в потемках, волком взвоешь! — грозит Васька, сжимая волосатые рыжие кулаки.

Катерина, узнав, за что избили мужа, долго хохотала. Не над ним, над бабкой:

— Она нынче язык прикусит. Не станет задевать. А то ишь, перья распустила, старая хивря! Нас паскудит. Посмотрели б за своими девками. Ходят по улице без стыда, а вся жопа наружу! И никто им слова не скажи! Совесть потеряли. Разве из таких получатся путные жены? Да и кто решится жениться на них?

Катерина обтирала лицо мужа медом, прикладывала медяки к синякам, чтобы скорее рассосались.

Бабе было обидно, что ее Ваську избили всей улицей. И при том ни за что. Ну какое право имела старуха судить мужика, называть хреновым родителем? Вот и получила за свой язык. А ее пузатый Андрей опозорился на весь околоток. Теперь докажи, что не сам блядей вызвал в дом? Половина поверит. Зато другие — ни за что! — смеется Катерина, успокаивает мужа:

— Отдохни дома. За выходные все пройдет. Ни одного синяка не останется. А и нам завтра снова телефон включат. Была я на станции. Устроила им разгон! Пообещали исправить недоразумение, — улыбалась жена победно.

Василий стоит у окна, смотрит на улицу. Здесь ему знаком всякий дом, каждый человек. Тут он мог пройти с завязанными глазами в любую погоду, не боясь опереться ни на дерево, ни на забор. Он мог войти к любому соседу запросто. Но только не теперь… Здесь, в этом доме, он родился и вырос, знал каждую собаку, всякую ямку на дороге. Сколько горестей и радостей пережил. Считал, нет на всем свете улицы лучше, чем эта. Но… Даже ее не оставляло в покое время. И каждый год кто-то умирал, другие рождались. Менялись не только люди, даже дома. Вон на месте старой лачуги выросли целые хоромы. Внутренние гаражи, лужайки с фонтанами, заборы из арматуры в два человеческих роста. От кого? Раньше, еще совсем недавно, низкие штакетники были в диковинку, все чаще плетени отгораживали дома от улиц. Меж соседями ничто не пролегало. Теперь только колючей проволоки не хватает. Сосед на соседа смотрит через дверной глазок, открывать не спешит. Боится. Ни на радость, ни на беду никого не дозовешься. Бейся в горе сам. Выживешь, твое счастье. А нет, никто не посочувствует и не поможет, — вздыхает Василий, вспоминая прошлое, и вдруг увидел, как к дому идет старик-сосед. Его дом — напротив. Окна в окна. Здоровались через форточку. Теперь нет. Давненько не общались, не ходили друг к другу. Хотя и не ругались. Но что привело его? Пошел открыть двери и отступил, пропустив в дом Петровича.

— Давненько я у тебя не был, Васек! Ну, как вы тут маетесь? Все ли здоровы? Что это с твоим лицом? Приболел?

— Да ладно, Петрович! Небось слыхал, что приключилось? Всей улицей на меня мужики навалились. Избили ни за что. А ведь его бабка нам с Катюхой всю душу изгадила.

Петрович молча слушал, в чем провинилась мать Андрея, за что Васька наказал ее:

— Сволочь старая! — кипел мужик.

— Да охолонь же, Васек!

— Она на меня вею улицу натравила!

— Послушай, Васек, не она виновата! Да и что ты утворил бы с любым, если б похоронщиков в дом прислали? И не к кому-нибудь, а к матери?

Небось ноги ему вырвал, а сучки вставил бы и сказал, что таким на свет выполз! Бабы, какую ни возьми, только горлом сильны. А задень всерьез, сама немощь. Негоже тебе с бабкой воевать. Да еще с этой. Ей одной за сотню мужиков бедовать довелось. Иль забыл? Ить Колымы хлебнула за кляузу. И тож — в соседях был. Чуть не померла. Вот мы нынче и бережем друг дружку, чтоб такой же не объявился. Хотя времена поменялись, пакостники не поизвелись. Нынче Андрюху, завтра другого достанут.

— Переживший свое бережет соседа. А эта хлябало отворила на всю улицу. Иль я своему Игорю худа желал? Хотел в люди вывести, в мужики! Он же, мало того, что заморышем родился непонятно в кого, еще и грамоту ему подай! А она кормит? Кому сдалась она? Я ж не вечный! Он же самого себя не прокормит во врачах!

— Но ить кормится как-то! И у тебя не просит! Уж не первый год учится. А клизмы с голоду не роняет. Он уже на практике — в больнице работает. Зря ты на Игоря серчаешь. Серьезный человек с него получится.

— Только то и делов — клизмы ставить! Для того стоит мозги шесть лет сушить? А с зарплаты хлеба всыто не поест.

— Нынче врачам добавили в получку! Сам про то слыхал. И дальше обещают. Твоего тоже не обойдут. Да и не указ мы нынче детям нашим. Твой с детства врачом был. Помнишь, как он пацаном моей Жучке помогал разродиться? — рассмеялся Петрович, и Ваське поневоле вспомнилось.