Читать книгу "Государевы конюхи - Далия Трускиновская"

— Это не полудрема, это непрестанная молитва, слыхали про такую?

— Слыхали, — отвечал Стенька, вспомнив, как толковал об этом отец Кондрат.

Дар непрестанной молитвы мало кому дается. Тут «Отче наш» с утра наскоро возьмешься читать — и то мысли на постороннее собьются.

Никита Борисович всем видом выказал желание сесть на лавочку, Федот тут же вскочил и уступил место. Демьян Петрович встал за спиной толстяка, всячески показывая свое подчиненное положение.

— Ну что, сыскалась пропажа? — озабоченно спросил Федот.

— Какое там! Дитя в три ручья ревет, выпороть обещали. Да и мне не слаще — куда глядел?

— А что за пропажа? — тут же полюбопытствовал Стенька. Этому он научился от Деревнина — не пахнет ли дельцем, по которому можно походить, потрудиться и за то денег получить или подарок?

— Да такая пропажа, что смех сказать — детские забавки куда-то сгинули, — сказал Никита Борисович. — Меня к маленькому княжичу учителем взяли — слыхал, тут князья Унковские живут? Так вздумали княжича с малолетства языкам учить — немецкому, польскому, латыни.

— На что им? — спросил изумленный Стенька.

Про князей он слышал впервые, но князья на Москве — не диво, а заморские языки — диво.

— В службу определят, так сгодится. Вот Голицыны сынка Васю языкам учили — теперь у государя чуть ли не любимый стольник. В Посольском приказе знатоки надобны. Ну, взяли меня… А княжич — дитя малое, седьмой годок пошел, он еще и русской-то грамоты толком не знает. Русской его учит отец Евстафий, а я вот — заморской.

— Твоя милость из мещан, поди? — догадался Стенька.

— Можно и так сказать. А можно иначе — когда боярин Ртищев стал ученых монахов в Москву зазывать, многие отозвались и поехали, поселились в Андреевской обители, а потом и родню позвали. Так я следом за братцем своим приехал. Взяли, значит, к княжичу. А ему отец забавку дал поиграть — три ножичка малых, забавка дорогая, персидская, ножички одинаковы, лезвийце узенько, черен в бирюзе. И куда-то дитя два ножичка подевало, один остался. А может, и выкрали. Забавка-то забавка, а заточены хорошо, и метать их сподручно.

— Трудновато будет сыскать, — заявил Стенька.

Обшарить княжеские хоромы, двор и сад — задача непростая. А дитя много чего могло натворить с ножичками.

Никита Борисович несколько помолчал, Демьян Петрович вздохнул, Федот загадочно хмыкнул.

— Сам знаю. Я уж до чего додумался — сходить в Саадачный ряд и иные ножички купить, тоже персидские и с бирюзой, — сказал Никита Борисович. — Эти забавки по три продаются — вот, думаю, куплю, скажу князю, что пропажа нашлась, а тот один, что остался, припрячу, князь подмены не заметит. Потом же, когда те два сыщутся, я их вместе с третьим продам. Да вот беда — в Саадачном ряду купцы продавать не хотят. Чем-то я им не приглянулся.

— Ты, брат, ведь всех в Торговых рядах, поди, знаешь? — спросил Федот.

— Всех не всех, а многие мне кланяются, — гордо отвечал Стенька.

— И в Саадачном ряду?

— Как не знать! — Стеньку охватило сомнение. — Да разве там детские забавки продают?

— Иным разом и продают, — сказал Никита Борисович. — Ножичек-то мал, а лезвийце остренькое, хорошей стали. Так коли ты с теми купчишками знаком, сделай милость — походи, поспрашивай. Глядишь, у кого три таких ножичка найдутся. Так ты, свет, это дельце устрой. А мы для тебя у старца молитву возьмем, когда ему полегчает. Запишем и тебе передадим, да и не только молитву.

— Да она мне сейчас нужна! — воскликнул огорченный Стенька.

— Коли охота, сиди, жди, пока он говорить с тобой пожелает.

Стенька вдругорядь чуть не заплакал. Вся надежда была на ту молитву!

— Я пойду посижу с ним, может, опомнится, — сказал ярыжка.

— Не опомнится, а от непрестанной молитвы утомится и к нам, грешным, снизойдет, — поправил Федот.

Возражать, впрочем, не стал и в подклет Стеньку впустил. Дал еще кружку молока, ломоть хлеба и пошел прочь.

Полночи Стенька, сидя на суковатке, таращился на старца, прислушивался к бормотанью. Наконец его разморило. А когда проснулся — старец уж не дышал.

Перепугавшись, Стенька кинулся на розыски Федота или Никиты Борисовича с Демьяном Петровичем. Выскочил из подклета — и тут же прыгнул обратно, только быстротой своей и спасся от двух злобных кобелей. Утро было раннее, кобелей, черного и рыжего, что всю ночь охраняли двор, еще не взяли на цепь.

Стенька сел на суковатку и принялся последовательно проклинать все на свете, начиная от неведомого убийцы младенца Илюшеньки и кончая теми нищими, что вчера отправили его, горемычного, на поиски старца. Вот теперь точно судьба сподобиться батогов! Молитва не прочитана, злобное сердце Деревнина не умягчилось, который час — неведомо, если Стеньки утром не будет в приказе — подымется шум, дойдет до дьяка. Да еще и брюхо бурчит.

В кружке оставалось молока меньше половины, Стенька заглянул в горшок, который переставил с суковатки на пол, и увидел гречневую кашу. Из нее торчала деревянная ложка. Решив с горя хоть позавтракать по-человечески, Стенька вылил молоко в кашу и уселся хлебать, мало смущаясь кисловатым запахом — уж больно есть хотелось.

Вскоре кобелей привязали и в подклет заглянула давешняя румяная баба. Стенька вскочил и рассказал ей, что старец скончался. Баба, к некоторому его удивлению, не разрыдалась и не принялась причитать, а буркнула что-то вроде «отмучался, грешник». Это Стеньку смутило — коли старец известен был как великий молитвенник, то можно бы и погоревать от души. Он велел бабе позвать Федота, и тот вскоре явился. Судя по соломе в пушистой бороде, ночевал он на сеновале.

Стенька объявил, что пора ему уходить, чтобы худшей беды не нажить. Федот посмотрел на покойного старца, повздыхал, попытался заговорить о божественном, но Стеньке было не до того — он опомнился.

Вчера в погоне за чудодейственной молитвой он пренебрег своими служебными обязанностями, сегодня же с утра ему показалось, что ежели сейчас прибежать в приказ и сразу пасть в ноги дьяку, то, может, выйдет послабление. Опять же — коли Господь прибрал к себе старца чуть ли не у Стеньки на глазах, это могло означать: Степа, не гоняйся за выдумками, а исполняй, дурень, честно свои обязанности!

Поэтому Стенька решительно вышел из подклета и, не желая слушать Федотовых речей, пошел к той калитке, через которую его привели на двор. Федот пытался его удержать, но Стенька, матерно отругиваясь, вырвался и выскочил на улицу. Там он припустил что было духу и добежал до храма Девяти Мучеников. Время было такое, что вот-вот кончиться заутрене, и нищая братия рассаживалась на паперти, чтобы прихожане, в благостном состоянии духа покидающие храм, подали милостыньку.

И Господь наконец сжалился над Стенькой.

Но сжалился не просто так — глядя сверху на огорченного ярыжку, Он выжидал: способен ли этот человек в теперешнем своем состоянии духа на доброе дело? И коли способен — то заслужил милость. А коли нет — пусть мается дальше, покуда не поумнеет.