Читать книгу "Монстролог. Дневники смерти (сборник) - Рик Янси"

– Зачем вы туда пошли? – спросил он вдруг. – Как вы с Лили Бейтс оказались в Монстрариуме?

У меня загорелись щеки.

– Поздороваться с Адольфом. – Я вздохнул. Что толку увиливать? – Я хотел показать ей Т. Церрехоненсиса.

– Показать что…? – Он явно мне не поверил.

– Она… любит такие вещи.

– А ты? Что любишь ты?

Я знал, на что он намекает.

– Мне показалось, что мы закрыли эту тему еще на балу.

– После чего ты пошел и сломал челюсть ее партнеру. – Почему-то мое замечание показалось ему смешным. – Да и вообще, насколько я понимаю, эта тема неистощима.

– Только не для вас, – напомнил ему я.

– Да, из-за любви я едва не утонул в Дунае.

Я мог бы сказать ему, что не из-за любви он сиганул тогда с моста в Вене – по крайней мере, не из любви к другому. Отчаяние – глубоко эгоистичный ответ на удары, которыми осыпает нас судьба.

– Что ж, ваше появление в логове монстрологов оказалось как нельзя кстати, – сухо заметил Уортроп. – Еще минута, и было бы поздно! Также и мой друг успел тогда вытащить меня из воды прежде, чем меня подхватило и понесло течение.

– Лучше любить, но потерять…[166]

Тут уж он не выдержал и взорвался, поэт-неудачник:

– Ты еще будешь стихи цитировать? Зачем – подразнить захотелось? Кто из нас более жалок, Уилл Генри: тот, кто любил и потерял любовь, или же тот, кто не любил совсем?

Я отвернулся, мои руки, лежавшие на коленях, сами собой сжались в кулаки.

– Идите к черту, – буркнул я.

– Можешь сколько угодно утешать себя тем, что лучше любить и потерять любовь, но помни – самый невинный поцелуй может таить смертельный риск для твоей возлюбленной. Никто точно не знает, как именно Биминиус аравакус переселяется от хозяина к хозяину. Так что в твоей страсти – семена гибели, а не спасения.

– Только не надо говорить мне о гибели! – крикнул я. – Мне ее лик знаком лучше, чем кому-либо, – и уж конечно, лучше, чем вам!

И тогда он начал цитировать из «Сатирикона» – видимо, чтобы поквитаться со мной:

– «А вот еще, Сивилла Кумская: я ее своими глазами видел, подвешенную в бутылке; мальчишки спрашивали ее: «Сивилла, Сивилла, чего ты хочешь?», а она отвечала: «Смерти».

Мальчик в вязаной шапчонке, мужчина в запачканном халате и существо, запертое в банке.

Шр-р-р, шр-р-р.

Я спрятал от него лицо, но он повернулся ко мне и заговорил, наклонившись так близко, что я чувствовал его дыхание на своей шее.

– Можешь пренебречь любыми советами, которые я давал и еще дам тебе в жизни, но этот ты должен навеки запечатлеть на скрижалях своего сердца. Любовь приходит, не спрашивая нашего согласия; но ты, ради самой любви, должен дать ей уйти. Отпусти ее, Уилл. Дай себе зарок никогда больше не встречаться с этой девушкой, и ни с какой другой тоже, ибо боги не мудры, а природа не терпит совершенства.

Я горько рассмеялся.

– Мальчишкой я считал эти ваши туманные высказывания величайшей мудростью. Теперь начинаю думать, что внутри у вас полно дерьма, и оно прет во все стороны.

Я напрягся, готовясь к взрыву. Но его не последовало. Монстролог захохотал.

Вернувшись в номер, доктор смыл с себя засохшую кровь и пыль Монстрариума, переоделся и заказал плотный завтрак, к которому, однако, не притронулся, а отдал на растерзание помощнику, отличавшемуся зверским аппетитом. Я действительно оголодал.

– Рекомендую поспать, – сказал он. – Тебе предстоит долгая ночь.

– Вам тоже надо отдохнуть, – сказал я, возвращаясь к привычной роли его няньки. – Ваша рана…

– Не худшая из огнестрельных ран, – заметил он небрежно. – И я почти не потерял крови, благодаря нежным заботам твоей милой.

– Она мне не милая.

– Ну, значит, немилой.

– Она просто дьявольски меня раздражает.

– Это я тоже уже слышал. Кстати, а почему ты бранишься? Ругательства – костыли для лишенных воображения умов.

– Здорово, – сказал я. – Когда-нибудь я запишу все ваши изречения и издам отдельным томом для просвещения и развлечения публики. «Остроты и афоризмы доктора Пеллинора Уортропа, ученого, поэта, философа».

У него даже глаза загорелись. Он думал, что я всерьез. Похоже, забыл уже, что я ему сказал в такси, про дерьмо.

– Прекрасная мысль, мистер Генри! Вы мне льстите.

И он ушел, отказавшись сообщить мне, куда направляется. Меньше знаешь, лучше спишь, ответил он на мой вопрос. Поскольку он вообще любил изъясняться загадками, я тогда не обратил на его слова особого внимания. Я был поглощен завтраком, усталостью и мыслями о предстоящей черной работе. Оглядываясь назад, признаю, что его тогдашняя скрытность не предвещала ничего хорошего, как, впрочем, и всегда.

Глава четвертая

И Сивилла ответила:

– Смерти.

Тварь в банке, шр-р-р, шр-р-р по стеклу плавниками.

Тихо, как муха, бьющая крыльями по воздуху.

И мы тоже, как две засохшие мухи, одна болтается в сером панцире старого дома, другая в сером, безжизненном воздухе, гремит нутром в погремушке собственной кожи.

День переходил в ночь, когда я, изможденный непривычным физическим трудом, рухнул на табурет; ладони саднило от лопаты.

Надо крепиться… пора уже привыкнуть к таким вещам.

Невозможно сказать, как именно умерла женщина по имени Беатрис. Мягкие ткани ее тела не сохранились, а на костях не было никаких характерных повреждений, кроме следов от пилы, которой он расчленял тело. Возможно, он убил ее сам, но если так, то Уортропа, которого я знал в детстве, действительно больше не существует. Тот Уортроп бывал жесток, когда надо было быть добрым, и добрым, когда жестокость оставалась единственным средством.

– Это я во всем виноват, – шепнул я костям под моими ногами. – Я должен был знать, покидая его, что он рано или поздно вывалится с тарелки этого проклятого мира.

День уже угасал, а я все сидел в углу, ссутулившись. Подавлял желание броситься в дом и высказать ему все в глаза. Он был мне чужим, этот человек, с которым я прожил бок о бок двадцать лет моей жизни, чьи настроения я когда-то читал, как жрец читает будущее по внутренностям жертвенного агнца. Но теперь я и вправду не знал, как он будет реагировать.

Я плотнее запахнул пальто. Пепел летал в воздухе. Мелькнула мысль:

Лучше бы умер он.

Жалкий крик вырвался из моего горла, и я вспомнил ягнят, темноглазых, беломорденьких, жалобно блеющих в темноте.