Читать книгу "Ласточкино гнездо - Валерия Вербинина"

– Ладно, – объявил Николай Михайлович, хлопнув ладонью по столу, – щас мы этого реквизитора реквизируем и разберемся, что он на самом деле такое… – И Парамонов хохотнул, чрезвычайно довольный своим каламбуром, который получился у него сам собой.

Пока начальник угрозыска звонил по телефону и заполнял необходимые для ареста бумаги, гражданин, известный как Тимофей Щелкунов, со всех ног примчался в магазинчик, расположенный в подвале одного из ялтинских домов.

Черт знает что это был за магазинчик – торговали тут дешевым мылом, свечами, какой-то дрянью, которую неизвестно зачем выпускают и неизвестно кто берет. Впрочем, в подвальчике имелся свой отдельный телефон. Щелкунов позвонил по нему и дрожащим голосом попросил позвать одного человека.

Менее чем через полчаса тот, с кем реквизитор говорил по телефону, спустился в подвал.

– Сеня, – бросился к нему Щелкунов, – Сеня, меня раскрыли… Сука, он никакой не репортер, он из этих, из угрозыска он…

Не выдержав, Тимофей разразился грязной бранью.

Собеседник вздохнул, чиркнул спичкой о стену и закурил папиросу.

– Давай по порядку, Лёва. Кто тебя раскрыл? Как?

Он сделал знак хозяину подвала, старику в поношенном костюме и тюбетейке. Тот, не выказывая ни малейшего удивления – он вообще выглядел на редкость равнодушным, как человек, который в жизни видел слишком много и больше ничему не способен удивляться, – кивнул, просеменил к входной двери, шаркая подагрическими ногами, запер ее и повесил табличку «Закрыто».

Перемежая свой рассказ проклятьями, количество которых утомило бы и знатока отборной ругани, Щелкунов рассказал, как его вывели на чистую воду, и добавил, что подозревает Опалина.

– Рожа мне его не нравится… И он вышел до того, как снаружи заорали «Шухер»…

Собеседник докурил папиросу, и хозяин молча подвинул к нему пепельницу. Одним легким движением Сеня раздавил окурок и улыбнулся.

– Говорил я тебе, Лёва: не мокрушничай… А ты щенка зарезал. Теперь этот по следу притащился… если ты, конечно, прав…

– Сеня, – сказал Лёва, искательно заглядывая собеседнику в глаза, – мне залечь на дно надо… В Одессу на пароходе, а? В трюме… Клянусь, я себя тихо вести буду…

– Конечно, будешь, – добродушно ответил Сеня.

И, выхватив из кармана кастет, нанес Лёве один точный удар в висок.

Тот, хрипя, повалился на пол.

Сеня неодобрительно покачал головой, поглядел на кастет, словно тот был в чем-то виноват, наклонился и ударил лежащего еще дважды. Хрип прекратился.

Хозяин молча глядел из-за прилавка на происходящее, не выказывая даже намека на волнение.

– Вот сука, а? – Сеня оглядел себя и скривил губы. – Манжету мне кровью испачкал, гнида.

– У меня найдется запасная рубашка, – промолвил хозяин глуховатым голосом.

– Да? – Сеня повернулся к нему и оскалился, пряча кастет. – А размерчик-то мой?

– Ваш размерчик мы завсегда найдем, – почтительно ответил хозяин. – А с этим что делать? – Он кивнул на того, кого в киногруппе знали под именем Тимофея Щелкунова.

– Что хочешь. Избавься от него, слышишь? Лучше всего так, чтобы его никогда не нашли.

И посетитель прошел во внутреннее помещение – примерять новую рубашку, которую ему предложил владелец заведения.

Глава 13

Выстрелы в ночи

Генерал в лоск пьян… Спектакль отменяется!

Из фильма «Дом на Трубной» (1928)

«Милая мама и дорогие мои домочадцы!

Пишу, чтобы вы знали, что со мной все хорошо. Недавно мы снимали погоню одного автомобиля за другим. Было очень весе…»

Не дописав слова, перо споткнулось и выдало чепуху.

Федя Лавочкин чертыхнулся. Из коридора раздался отчаянный рев.

– Федя! Федя, ты у себя?

– Меня нет! – пискнул Федя в ответ, покрываясь липким потом ужаса. Он слишком хорошо знал, что означал этот рев и что неминуемо должно за ним последовать.

– Федя! – провыло существо в коридоре. – Федя, открой!

Вой сопровождался такими звуками, словно кто-то скреб когтями дверь, пытаясь прорваться внутрь. Возникало впечатление, что действительность плавно дала крен в сторону фильма ужасов.

– Не открою, – решительно промолвил Лавочкин, обращаясь исключительно к чернильнице.

Он сдвинул брови и сделал вид, что его интересует только письмо домой; но теперь, как назло, ни одно слово не лезло в голову.

– Федя! Трубы горят! Дай мне три рубля! Я же знаю, у тебя есть… Федя! Да будь же ты человеком…

– Лёня, иди к черту! – заорал выведенный из себя Лавочкин. – Ничего я тебе не дам! Ты все пропьешь!

Дверь ответила коровьим мычанием.

Судя по всему, художник Усольцев сегодня страдал от особенно сильного похмелья.

– Ты сам пьяница! – донеслось из-за двери. – Два рубля…

– Нет!

– Федя! Ты гениальный актер!

Лавочкин открыл рот. К подобной стратегии вымогательства он оказался не готов.

– Самый лучший! – клялся человек за дверью. – Самый… ик… неповторимый!

– Лёня, – с тоской в голосе проговорил Федя, – пойди к себе и проспись. – Свободной рукой он меж тем уже нащупывал бумажник, но тут же опомнился.

– Федя! Ты великий артист! – умасливал его художник из коридора.

– Хоть и великий, а денег не дам, – слабо пролепетал Лавочкин.

– Лучше Чаплина!

– Не да…

– Лучше Китона! Лучше, чем Пат и Паташон[20], вместе взятые…

– Ты все врешь! – прокричал Лавочкин срывающимся голосом, собирая остатки воли в кулак. Но воля таяла, как масло, да и кулак тут был просто риторической фигурой.

– Федя! Как ты можешь сомневаться… – заискивал Усольцев за дверью. – Ты величайший артист на свете!

– Я велича… – повторил комик, как загипнотизированный.

– Федя! – взвыла дверь. – Федя, мне плохо! Фееееудяяяя… Гений не может быть так бессердечен к сра… страданиям своего ближнего…

Лавочкин сорвался с места, дрожащими руками достал из портмоне два рубля, распахнул дверь и увидел за ней двух человек: смущенного Усольцева и Володю Голлербаха, который стоял, скрестив руки на груди, и осуждающе смотрел на пьяницу.

– А… э… здорово, – выпалил Федя первое, что пришло ему в голову.

– Леонид Сергеевич, – сказал Володя, – там товарищи из угрозыска жаждут с вами побеседовать.