Читать книгу "Желание исчезнуть - Константин Куприянов"

– Эту тоже он сделал? – удивился Кузьма, обратив внимание на последнюю картину.

– Да, все его. Учеников он убрал.

– А много покупают?

– Да не, дядь Кузь, дорого больно. Щас на вернисаж и не ходит никто, туристов-то мало! Раз в неделю, бывает, возьмут маленькую или среднюю.

– С туристами мы дело поправим, – пообещал Кузьма. – Порядок будет – все в Край поедут.

– А то, – беззаботно согласился парнишка.

– Так сколько вот такая, например?

– О, это дорогая. Видите, какая сложная?

– Сложная? А чё в ней сложного? – удивился Егор.

– Ну, он сказал, сложная. За девять идёт.

– Девять штук? – Егор присвистнул.

– Я возьму. Хочу посмотреть на неё поближе.

– Э-э, дядь Кузь, мне придётся с вас деньги взять.

– Деньги? Я же на время, Олежка, ты чего?

Парень перестал улыбаться и стоял растерянно.

– А чё он тебе сделает? Не очкуй, – подбодрил его Егор.

– Ну, он мне платит… даже когда торговли нет… Нехорошо как-то.

– Ты чё, глухой? Он же сказал, что вернёт.

– Слушайте, ну может, хоть немножко заплатите, а я вам потом отдам? Он ругаться будет, – парень начал ныть. Из соседних палаток осторожно, но с любопытством глядели на происходящее. Кто поумнее, стал сворачивать торговлю.

– Ты чё, прикалываешься? – Егор оттолкнул парня к стене палатки. Борька, оставленный снаружи, залаял. Кузьма со скучающим выражением лица изучал картину, как будто сцена происходила не рядом, а на другом конце улицы.

– Надо заплатить, – вмешался Пётр. – А то художник слиняет же. Подумает, что его хотят прижать к ногтю.

– Точно, – пробормотал Кузьма. Он всё ещё смотрел на картину, ни разу не обернулся.

– Отсчитать ему? – уточнил Егор, отступая от парня.

– Ага.

– Ох, спасибо, дядь Кузь! – с облегчением сказал подросток, но тот не услышал.

С огромным удивлением он рассматривал картину с венчающимися, которую снял со стены. Столь внимательно он смотрел на произведение искусства второй раз в жизни: первый был в одесском музее, который они несколько недель зачищали от укров, – в сердцевине хранилища было свалено то, что не успели эвакуировать музейщики.

Когда Кузьма проваливался в обычное дневное беспамятство, когда неимоверная, копившаяся месяцами и годами усталость охватывала его тело и недоставало сил двигаться – лишь принуждать себя держать глаза открытыми, – в такие часы он садился посреди подземелья. Проведя неподвижно некоторое время, он находил силы, чтобы взять фонарик и повести вокруг ярким лучом. Древние и вполне современные образы выплывали на него из сумрака и, похожие на убедительное сновидение, пропитывали разум. Убеждали – каждый осколок по своему, – что всё-таки, вопреки всему виденному и сделанному, смерти нет, и тот, кто созидает, остаётся жить, крупицей себя в том прекрасном, что создал. И только там, в обесточенном подвале, где погибало в сырости и крови искусство, Кузьма, пытаясь проснуться, часто шептал имя Полины, просвечивая морок войны.

Пока Егор медленно отсчитывал купюры, Кузьма вышел с картиной в руках на солнечный свет.

– Понравилась? – спросил Пётр.

– Странная, скажи?

– Да, очень странная.

Мужчины смотрели некоторое время на священника, венчающего обнажённых людей. Эту картину отличало то, что на других герои взаимодействовали с происходящим вокруг хаосом: их лица были полны ужаса, или удивления, или тревоги – они видели стихию. На купленном ими полотне люди были защищены от войны таинством происходящего, и их взгляды друг на друга были безмятежны, словно, несмотря на скорую гибель, они знают нечто, чего не знают другие.

– Бате привет! – крикнул Кузьма, уходя.

– Спасибо, передам, дядь Кузь! – ответил Олег.

– Вези аккуратно, – сказал Кузьма, пристраивая картину на заднее сидение рядом с Егором. – И смотри, чтоб Борька не поцарапал. Борька, гляди у меня! – пёс, которого Егор держал за загривок, жалобно посмотрел на хозяина, силясь понять, что от него требуют.

Кузьма уже хотел сесть на пассажирское впереди, когда боковым зрением заметил нечто неожиданное. На другой стороне улицы прошёл человек, показавшийся знакомым, но явно не отсюда. По его осанке и походке он сразу определил, что мужчина бывал там же, где он; а может, что-то ещё более близкое прошелестело в памяти. Незнакомец слишком быстро скрылся из виду, Кузьма не сумел его разглядеть и вспомнить.

В машине Егор и Пётр терпеливо ждали командира. Когда он наконец вышел из задумчивости, то попросил отвезти его домой. У себя в комнате Кузьма поставил картину на стол, завалился на кровать и смотрел на неё. Прошло время, и он перестал видеть изображённое. Его мысли заняла Полина. Откуда она появилась, он не мог понять, но что-то внутри успокоилось, выпрямилось, внушило понятную мысль: дочь должна быть под защитой. Нет ничего важнее. Если он хочет порядка, то должен защитить её и остальных в посёлке.

– Полина, Петрович, сюда! – отдал приказ Кузьма, спустившись ранним вечером на первый этаж.

Дед нехотя оторвался от телевизора, покорно пришла Полина, встала, пряча глаза, перед отцом.

– Мне надо по делу съездить, – со всем возможным спокойствием объявил Кузьма, но его голос был наэлектризован, он и смотрел по-другому: в глазах было столько жизни, сколько ни разу не замечали в нём по возвращении ни тесть, ни дочь. Полина, наконец, оторвалась от пола и взглянула на него.

– Спрячьтесь в подполе, – приказал он. – И не выходите, пока меня не услышите.

Полина задрожала. Долго она не смогла выдерживать его взгляд и снова отвернулась, а дед упрямо спросил:

– Это с чего это? Что это происходит? Натворил чего, Кузьма?

– Много вопросов спрашиваешь, Петрович, – как можно спокойнее ответил тот, контролируя раздражение. – Просто посидите и всё. Ненадолго. Вернусь, и пойдём телевизор смотреть, все вместе, ладно?

– Натворил что? Признавайся, – не унимался старик.

– Ещё нет!

– Но тогда…

– Так. Это не обсуждение. Это приказ.

– Ты приказы своим дружкам приказывай, а мне не…

– Петрович, – в глазах Кузьмы взорвалась ярость и решимость. Старик увидел, что Кузьма отправит его в подпол, живым или мёртвым. – Не надо, ладно? – добавил он, чуть погодя, пересиливая желание раздавить неподчинение силой. – Пересидите там, и всё хорошо опять будет. Только когда меня услышите или ребят, открывайте. Никого больше не слушайте. Ясно?

– Да, пап.

– Да… – согласился и Петрович.

– Полина…

Девушка подняла глаза.