Читать книгу "Три карты усатой княгини - Владислав Петров"

Говорят, будто бы Якубович, увидев результат своего выстрела, воскликнул: «По крайней мере, играть перестанешь!», имея в виду игру на фортепьяно. Грибоедов едва не лишился пальца, однако музицировал после ранения не хуже прежнего и, между прочим, наиграл М. И. Глинке мелодию грузинской песни, которая вдохновила Пушкина на создание знаменитого стихотворения «Не пой, красавица, при мне».

Залечив рану, Грибоедов убыл в Тегеран, куда был назначен секретарем русской миссии. Жить ему оставалось десять с небольшим лет. Через шесть лет он поставит точку в своей знаменитой комедии «Горе от ума» — что ж, хотя бы пуля Якубовича пощадила русскую литературу… А еще Грибоедов прославится на дипломатическом поприще, заключив с Персией чрезвычайно выгодный для России Туркманчайский договор, и женится на шестнадцатилетней красавице княжне Нине Чавчавадзе. Через год после женитьбы, 30 января 1829 года, его, русского министра-резидента в Тегеране, растерзает толпа взбесившейся черни, и обезображенный труп узнают только по мизинцу, скрюченному после выстрела Якубовича. Посланец персидского шаха принц Хозрев-Мирза повезет в Санкт-Петербург вместе с извинениями плату за смерть Грибоедова. Император Николай I извинения и плату примет. Жизнь поэта и министра признали равной гигантскому бриллианту, носящему имя Надир-Шаха. Ныне бриллиант «Шах» — один из лучших камней Алмазного фонда России.

Нина уже после смерти Грибоедова родила мертвого ребенка. Она была его женой всего несколько месяцев, но верность ему сохранила на все долгие десятилетия отпущенной ей жизни. «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя!» — эти слова велела она написать на памятнике над могилой Грибоедова на горе Св. Давида в Тбилиси. Перед смертью она просила лишь об одном — чтобы ее похоронили рядом с мужем.

Что же до Истоминой, то она довольно быстро утешилась после гибели Шереметева. Уже давая показания следствию по делу о дуэли, она понемногу стала предавать его память, говоря, что «давно намеревалась по беспокойству его характера и жестоким с нею поступкам отойти от него». Прошло немного времени, и она окунулась в новую жизнь. Романы с другими, не менее блестящими молодыми людьми закружили прекрасную балерину.

Но только продолжалось это недолго. Истомина внезапно стала грузнеть, ей перестали давать ведущие партии, и она все чаще исполняла мимические роли — благо, что хорошо овладела этим искусством. «Я видела Истомину уже тяжеловесной, растолстевшей, пожилой женщиной, — пишет Авдотья Панаева. — Желая казаться моложавой, она была всегда набелена и нарумянена. Волосы у нее были черные, как смоль: говорили, что она их красит… У нас она прежде не бывала, но теперь приехала просить отца[42] приготовить к дебюту воспитанника Годунова, рослого, широкоплечего, с туповатым выражением лица юношу. Она покровительствовала ему. Отец прямо сказал Истоминой, что Годунов — самый бездарный юноша… Вскоре после этого Истомина вышла замуж за Годунова… Но недолго Истомина наслаждалась своим поздним супружеским счастием: ее здоровяк-муж схватил тиф и умер».

В 1835 году Истоминой вдвое понизили жалованье, а вскоре ей и вовсе пришлось оставить сцену. Государь Николай I самолично начертал на ее прошении о поездке за границу для поправки здоровья: «Истомину уволить ныне совсем от службы». Последнее ее выступление состоялось 30 января 1836 года: не будучи уже в состоянии исполнять балетные партии, растолстевшая Истомина сплясала русскую на сцене Александринского театра.

Ей не исполнилось еще и тридцати семи, а жизнь, в сущности, уже была кончена. Последние ее годы прошли в скуке и бедности. Кто знает, вспоминала ли она своего ревнивого кавалергарда — хотя бы наедине с собой… Кто знает…

Незадолго до смерти Истомина еще раз вышла замуж — за драматического актера Павла Экунина, когда-то первого исполнителя роли Скалозуба в грибоедовском «Горе от ума». Могила ее на Большеохтинском кладбище не сохранилась, но известно, что на надгробной плите было написано: «Авдотья Ильинична Экунина, отставная артистка».

Вавилонская блудница Анна Петровна», или Гений чистой красоты

Кажется, сказать что-нибудь новое о Пушкине невозможно. И все же…

Не знаю, обращал ли кто внимание на такое удивительное качество его биографии — все женщины, с которыми он бывал близок, сохраняли о нем самые лучшие воспоминания. И это — по крайней мере это — роднит поэта с Дон-Жуаном из «Маленьких трагедий» (не путать с традиционным, несущим слабому полу погибель «западноевропейским» Дон Жуаном!) или, что, может быть, точнее, — с Казановой. Пушкин охладевал, увлекался другими, вовсю иронизировал над своими бывшими привязанностями и в письмах к общим знакомым не стеснялся в выражениях по их адресу (что, конечно же, рано или поздно становилось известно всем), а они, часто как будто и не замечая этого, продолжали хранить ему верность души. И Анна Петровна Керн здесь не исключение.

Пушкин был влюблен в Керн. Это несомненно. Но несомненно и то, что «муки сердца» поэт не испытывал. Трудно даже представить, что было бы, прими Анна Петровна вполне серьезный, но высказанный в шутливой форме «великолепный проект» увлеченного Пушкина бросить супруга и семейство и приехать к нему в Михайловское. Вряд ли что хорошее вышло бы из этого для поэта.

Анна Петровна любила Пушкина, но, увы, плохо понимала его. Она всерьез полагала, что «император Александр I, заставляя его долго жить в Михайловском, много содействовал к развитию его гения». Стоит ли напоминать, как тяжело Пушкин переживал эту свою ссылку. Можно сказать, что Керн любила совсем не того Пушкина, каким он был на самом деле. Вероятно, откликнись она опрометчиво на «проект» Пушкина, и ее без того не очень счастливая жизнь была бы безнадежно испорчена.

Судьба с юности была неласкова к Анне Петровне. Отец ее, малороссийский помещик надворный советник Петр Маркович Полторацкий (кстати, хороший знакомый Пушкина), чья чрезмерная расположенность к шуткам часто доводила его до шутовства[43], был склонен к самым эксцентричным идеям и поступкам, что непосредственным образом ощущали на себе его многочисленные дети. Одна из идей отца дорого обошлась Анне. Небогатому Полторацкому пришло в голову надежно устроить жизнь дочери и непременно выдать ее замуж за генерала. Начались навязчивые поиски соответствующей кандидатуры, вызвавшие смех и пересуды в обществе. Наконец генерал — Ермолай Федорович Керн — был найден. По отзыву тогда молодого литератора, а позже академика Александра Никитенко, «густые эполеты составляли его единственное право на звание человека».