Читать книгу "Бюро проверки - Александр Архангельский"

В необжито́м стерильном кабинете тикали напольные часы. Здесь тоже были книги, книги, книги. Наглухо закрытый тёмный шкаф. Чёрный кожаный диван с армейской выправкой. И резной журнальный столик с толстыми пепельницами, набором курительных трубок и металлическими приспособлениями, назначения которых я не знал. На подоконнике стояла банка из-под молдавского сока, в которой затаился чайный гриб; он разбух и напоминал гигантскую пиявку.

— Муськин будуар осмотришь после, — она сама тебе покажет. Не, ты правда никогда и ничего? Уважаю!

Столовая, как в старых фильмах про былое, была отделена от кухни раздвижной затворкой. Муся, стиснутая ярко-жёлтым фартуком, подхватывала миски с оливье, обильные салатницы с «Мимозой» и нездешним бисерным кускусом (передавая ей посуду, мама наклонялась и неожиданно показывала грудь), красиво расставляла на столе.

— У нас ещё не всё готово, — строго сказала она.

— Плевать! Имеется аперитив, — Виктор Егорович легко раздвинул деревянный глобус, внутри которого распространился свет и вспыхнули резьбой хрустальные стаканы, конусообразные бокалы для коктейлей и тонкостенные бокалы для вина.

— Чё господа предпочитают в это время дня? Белое? Кампари? Виски? Может быть, мартини с водкой, смешать, но не взбалтывать? Мартыныч — просто закачаешься. Как слеза комсомолки, ей-право.

— Виски, — выбрал я наугад, хотя виски никогда не пробовал, да и крепкого практически не пил.

— Здоровски. Я надеюсь, натуральный, безо льда? Бурбон, ирландский, скотч? Есть, между прочим, японский.

— Папа, отвяжись от Ноговицына. Он же не торговая блатняра. Он нормальный человек. И наверняка не видел Джеймса Бонда. Ты же не видел? Правда? — Муся решила меня защитить.

— Не видел, — с сожалением признался я.

— Ну вот, — подытожила Муся. — Отстань от него.

— Как прикажете, — ответил папа. — Давай коньячку, по простульке. Грузинский будешь?

— Буду, — с облегчением ответил я.

Минут через пятнадцать нас позвали есть.

Стол был славный, разговор свободный; Муся, как кошка со шкафа, внимательно следила за тарелками, меняла, вовремя подкладывала угощение. Мама безразлично улыбалась, поражая белизной зубов, крупных, ровных, словно бы ненастоящих, а папа подливал нам беленькую, дамам красненького и бесперебойно травил анекдоты, повторяя через раз: вы будете смеяться, но… Начал с диетических, чукча не читатель, а писатель; на пятой рюмке стал подмешивать политику, тут Брежнев говорит дояркам: приветствую ваш многосисечный коллектив, мы идём нагавно… нагавно… нога в ногу. Неосторожно пошутил про коммунизм: он уже не за горами, за горами Армения. А потом пошла писать губерния. Про Андропова и КГБ. Про Арвида Яновича Пельше, который впал в маразм и поэтому не отдал Брежневу игрушки. И про сексуальную мечту советского мужчины — войти в Политбюро престарелым членом.

На этом неприличном анекдоте Муся недовольно фыркнула, мама сделала вид, что не слышит и, отвлекая на себя внимание, обнесла всех кастрюлей с варёной картошкой.

— В этой стране даже картошка — в мундире! — произнёс Виктор Егорович заранее заготовленную шутку и подцепил дымящуюся картофелину. — С селёдочкой самое оно. Ах, селёдочка моя, селёдочка, как я тебя давно не кушал. Разве в торгпредстве покормят?

Он стал красочно описывать торгпредовскую лавку: всё захламлено, сплошные пыльные коробки с рыбными консервами, на полках стройными рядами экспортная водка; в посольство иногда завозят чёрный хлеб, но продают по предварительной записи, а хочешь вкусненького — дай на лапу. Кладовщика за просто так не поменяешь, кладовщик — номенклатура департамента. Или взять начальника резидентуры: получает сущие копейки, а гонору, гонору, пончик с говном; торгпреду некуда деваться — давай, води его по барам, улыбайся, покамест он, ядрёна кочерыжка, заказывает виски поолдовей. И ведь не скажешь нет, не остановишь; пожалеешь потом, что родился. А этот крепостной обычай? Накануне большого приёма, на Седьмое ноября и Девятое мая, посольские жёны в ленинской комнате лепят пельмени — угощать алжирское начальство. Экономят, мать её налево. Потому что деньжат не хватает. Одна шестая часть, великая держава. Просираем такую страну! Кстати, знаешь этот анекдот?

Я до этого не видел дипломатов. Ни разу. Я думал, они осторожны, как ласковые толстые коты. Говорят пустыми гладкими словами. Поднимем этот тост за дорогого Леонида Ильича, да здравствует коммунистическая партия и лично. Даже Сумалей боялся ляпнуть лишнего и прятал под подушкой телефон; здесь такого не было в помине.

Ловко покончив с горячим — фаршированными перцами в сметане — и налив нам по последней рюмке, захмелевший хозяин воскликнул:

— Покойника под стол!

И, убрав опустошённую бутылку, стал невнятно рассказывать об Алжире. Понимаешь, Лёха, — он закатывал глаза, — всё такое ветхое и сраное, а всё равно, ядрёна вошь, красиво. А природа? Природа, бдь, какая, а? Красное, жёлтое, синее. Днём жарища, как в Ташкенте, ночью ветер, а утром спустится туман — и не проехать. Минут по двадцать все стоят на перекрёстке, ждут, пока рассеется, моторы урчат… Прикинь. Взбитый белок, не видно ни хрена, и ур-р-р-р. Ёжик в тумане, смотрел? Вот примерно как там.

К густому индийскому чаю помимо набора пирожных «Картошка» и дефицитного слоёного полена с витиеватым розовым кремом было подано большое блюдо фиников и колотых орехов непривычной вытянутой формы, похожих на выдолбленные лодочки.

— Это мы оттеда привезли. Попробуй. А? Умереть не встать, нигде таких больше не видел.

Муся убрала посуду и зажгла ароматную рижскую свечку. Свеча была высокая и толстая, сердцевина выгорела полностью, неровные края нависли над провалом, а фитиль опустился на дно, как в колодец. Виктор Егорович снял со стены инкрустированную семиструнную гитару и начальственным приятным баритоном запел подслащённого Визбора: милая моя, со-о-олнышко лесное, где, в каких краяях встретимса с тобо-о-ою… Разогревшись на Визборе, он перешёл к Окуджаве. Мы подпевали тихими задумчивыми голосами: от мама, мама, мама, я дежурю, я дежурный по апрелю до виноградную косточку в тёплую землю зарою.

Выпив напоследок жирного яичного ликёра, мы с Виктором Егоровичем отправились в его необжитой кабинет, а женщины остались наводить порядок.

5

Виктор Егорович пьяно сопел. Но движения были ровные, твёрдые. Он предложил мне устроиться в кресле, вынул из шкафа большую шкатулку размером с обувную коробку: в полированную крышку было вделано устройство, похожее на медный корабельный компас. Внутри коробки затаились коконы сигар. Он промял одну, полузакрыл глаза, провёл под носом; жесты были барскими, ленивыми; он давно привык к житейскому комфорту и не пытался этого скрывать. Угнездился на диване, кивком показал на сигару:

— Ты, я понимаю, не по этой части?

— Не по этой, Виктор Егорович.

— Попробуешь?