Читать книгу "Людовик XI - Жак Эрс"

Людовик считал себя великим охотником и хотел, чтобы об этом знали. Пьеру Дориолю, ставшему его милостью дворянином, канцлером Франции, он определил герб в виде трех птичьих стай; гербом Жана дю Фу стали два сокола, а Тристана Лермита — оленья голова. Оливье, сын одного фландрского слуги по имени Неккер, стал на службе короля Оливье ле Деном[9]. «Сказы» Жака де Брезе, бывшего тогда великим сенешалем Нормандии, — небольшие стихотворения в пятьдесят строк — были написаны во славу Суйяра — «красивого гончего пса» Людовика XI — и Гастона де Лиона, сенешаля Сентонжа. В «Похвале Мадам Французской» (Анне де Боже, дочери короля) того же автора подробно расписывается, как принцесса овладела искусством псовой охоты и умела управлять своими ловчими. Это искусство Брезе, сам большой специалист, в мельчайших подробностях описывает в «Охоте» — поэме в пятьдесят пять строф по десять строк каждая.

3. Величие и декорации

Предпочитал ли он общество мещан окружению вельмож? Это утверждают многие современники, а за ними и историки. Миланский посол рассказывает, как король в Туре после мессы уселся за столиком в простой таверне на рыночной площади, под вывеской Святого Мартина. Надо полагать, им руководили как природная склонность (он чувствовал себя там привольнее), так и политический расчет: надо было вызвать к себе уважение и снискать союзников — не в народе, конечно, а среди нотаблей, синдиков, купцов или законников, в чьих руках находились городское управление и финансы: ведь только они могли ввести новые налоги. Поэтому он чаще останавливался у них, в каком-нибудь особняке, нежели в замке или во дворце. Там он принимал городских старшин, сплошь купцов, выслушивал их, интересовался их судьбой и неизменно уверял в своем благорасположении. В их обществе он пировал; им оказывал честь, приглашая их супруг на балы.

Эти гости на один вечер в Париже или в Туре, конечно, не были незначительными людьми, мелкими лавочниками, это были присяжные мастера, имеющие вес в обществе и большую клиентуру, а главное — управленческие должности. В их доме он не пренебрегал церемониалом и требовал обхождения, достойного короля Франции. В 1465 году — мрачном году Лиги общественного блага, когда ему нужно было очаровать парижан, — он задал в отеле Арменонвиль большой пир и бал в честь «горожан», на который явился сам, «одетый с ранее невиданной роскошью, в пурпурное платье до пят, подбитое горностаем, которое шло ему гораздо больше, нежели короткие одежды, кои он носил прежде». На самом деле особняки, городские дома, куда он отправлялся пировать или ночевать, чаще всего принадлежали королевским чиновникам, советникам, председателям парламентов, придворным, а не простым купцам, не имеющим никакого отношения к правительству и двору. 4 сентября 1467 года, по случаю свадьбы Никола Балю, брата епископа, с дочерью Жана Бюро, устроили большой пир в особняке герцогов Бурбонских. Король с королевой были там, «а затем устроили большие пиршества в нескольких особняках своих слуг и городских чиновников». Месяцем позже, вернувшись из Сен-Дени, Людовик, остановившийся в своем особняке Турнель, отправился ужинать к Дени Эслену, своему хлебодару и парижскому «выборному». Его дом не был скромным жилищем: «В оном доме король пировал и нашел там три богато украшенные ванны, в коих король мог выкупаться к своему удовольствию, однако он того не сделал, поелику был простужен, да и погода стояла весьма недобрая и нездоровая».

В книгах того времени и современных трудах слишком часто забывают напомнить, что король умел, когда считал нужным, предстать в облике владетельного государя, окруженного большой пышностью. Искусство преподнести себя через церемонии и декорации, заставить уважать ритуалы и подчеркнуть различия, иерархию было ему хорошо знакомо. Он владел им мастерски и регулярно к нему прибегал, сознавая, что тот, кто хочет нравиться и править по-настоящему, должен так поступать. Вопреки расхожим представлениям, празднества, показное богатство и нарочитая роскошь не оскорбляли простой народ. Конечно, пиршества в узком кругу избранных могли вызвать сильное недовольство у тех соискателей почестей, которые не были туда приглашены. Но они устраивались не так часто и нередко сопровождались представлениями для уличной толпы. Для того, кто хочет усвоить этот немаловажный аспект искусства управлять страной, важно понять, что праздники для народа с давних пор, по меньшей мере, со времен римлян — состязаний в цирках и триумфов, — были настоящей обязанностью для правителя, случаем показать себя и внушить к себе уважение. На протяжении веков к этому средству прибегали все: римские консулы и императоры, средневековые государи, тираны и правители итальянских городов и, хотя на это обычно не указывают, вожди городских патрициев в городах Фландрии и других местах. Наши моралисты ошибочно видят в этом только трату денег, нелепый способ выставить напоказ безрассудную роскошь, или хуже того, гордыню, самодовольство и презрение к бедным. Они глубоко заблуждаются, говоря лишь о безудержном стремлении к роскоши или разврату, и оскорбленно и возмущенно задаваясь вопросом о том, сколько же все это могло стоить. Это стоило дорого, но подобные расходы, разумеется, вписывались в политические планы; они отвечали ожиданиям, обеспечивали славу, а значит — власть. Распорядитель празднеств, раздающий милостыню и находящийся на виду, прослывет щедрым и одновременно успокоит своих подданных по поводу своего материального состояния. Тот, кто не устраивал роскошных шествий и зрелищ, не привлекал к себе людей и вызывал ропот недовольства.

Один безвестный автор долго описывает большой зал дворца и столы, накрытые для пира во время вступления в Париж в 1461 году: высокие своды, затянутые реймсскими холстами, стены, покрытые златотканой или сребротканой материей и шпалерами, три столика со всевозможными драгоценными изделиями. На том, что стоял рядом с королевским столом, находились: 64 больших блюда из позолоченного серебра, сто больших фиалов, 24 чаши, из которых две, очень большие, из массивного золота, 24 малых золотых блюда и без числа других из золоченого серебра, десятки золотых чашек. Освещали залу 74 золотых канделябра, подвешенные очень высоко, 18 больших факелов перед королевским столом и еще 400 факелов вокруг, на стенах. Каждый стол обслуживали двенадцать дворецких, каждому из них помогали двадцать пять пажей, все они были одеты в ливреи из александрийского бархата, расшитые серебром и жемчугом. Они подали гостям двенадцать закусок «с сюрпризом» и двенадцать блюд из дорогих сортов мяса. Понятно, что очевидец, как и многие другие, слегка «увлекся». Полагаться на него во всем и доверять его цифрам было бы наивно. Но ясно, что этот пир был случаем выставить напоказ богатство, ослепить, явить государя во всем блеске. Традиция больших пиров, роскошной обстановки, буфетов, ломящихся от серебряной посуды, перемены блюд, похожей на спектакль, не была утрачена. Парижский пир, верно, ни в чем не уступал пирам герцогов Бургундских, подробно описанных хронистами.

Несколько лет спустя Людовик XI находился в Туре, чтобы председательствовать на Генеральных штатах. Он показывался на улицах города подолгу, стараясь произвести впечатление человека, поглощенного делами и мыслями об экономии; его стража «в торжестве и великолепии ехала на лошадях в богатой сбруе, а сзади следовали много принцев и сеньоров в пышных и богатых одеждах». Он отправился ночевать в замок, а не к какому-нибудь горожанину. Собрания проходили в зале дворца архиепископа, «большом, богатом, убранном коврами»; место короля находилось под синим пологом с королевскими лилиями, на высоком помосте, куда вели пять-шесть ступенек. Справа и слева от него помещались только кардинал-епископ Эвре и Рене Анжуйский, король Сицилии и Иерусалима. Предстоятели Церкви сидели на скамье на две ступени ниже, а совсем внизу помещались высшие королевские чиновники, графы и сеньоры, представители городов. В протоколах заседаний, составленных очень тщательно, чтобы показать, что все было как следует продумано, говорится, что на высокой скамье напротив церковных пэров, по другую руку от короля, «не было ни одного светского пэра». Нельзя было сажать на почетное место принцев, подозреваемых в сочувствии Карлу Гиеньскому, сторонников того, чтобы доверить ему правление Нормандией. Эти штаты отражали четко выраженную политическую позицию, король председательствовал на них во всем блеске своего могущества, верные ему люди занимали подобающие им места, все церемониалы соблюдались.