Читать книгу "Адмирал Колчак. "Преступление и наказание" Верховного правителя России - Василий Цветков"

Статья 55: «Государство, занявшее область, должно признавать за собою лишь права управления и пользовладения по отношению к находящимся в ней и принадлежащим неприятельскому Государству общественным зданиям, недвижимостям, лесам и сельскохозяйственным угодьям. Оно обязано сохранять основную ценность этих видов собственности и управлять ими согласно правилам пользовладения». Статья 56: «Собственность общин, учреждений церковных, благотворительных и образовательных, художественных и научных, хотя бы принадлежащих Государству, приравнивается к частной собственности. Всякий преднамеренный захват, истребление или повреждение подобных учреждений, исторических памятников, произведений художественных и научных воспрещаются и должны подлежать преследованию»[65].

Часто употребляется понятие «заложничества». Действительно, в отмеченной выше статье 50 говорилось о том, что «Никакое общее взыскание, денежное или иное, не может быть налагаемо на все население за те деяния единичных лиц, в коих не может быть усмотрено солидарной ответственности населения». Однако Редакционный комитет конвенции отметил, что данная статья не относится к казни заложников, взятых заранее. А казни заложников-военнопленных были формально запрещены Женевским соглашением только в 1929 году.

Итак, критерий «военного преступления», следуя «Гаагской конвенции», может быть квалифицирован применительно к «воюющим сторонам». И здесь вполне были бы уместны обозначения правонарушений (в отношении военнопленных, «гражданского» населения или «добровольческих» (по сути «партизанских») отрядов) в отношении враждебной страны – «воюющей стороны».

Принципиально важный правовой момент:

Как уже отмечалось в предыдущей публикации (часть 4 статьи), территории и население бывшей Российской империи, на которых действовали белые правительства, равно как и СНК РСФСР, никоим образом не считались территориями и населением враждующего государства. Обоюдно и советская, и «белая» политико-правовая системы исходили из того, что их противники – преступники не военные, а «политические». Это «бунтовщики», «мятежники», «враги народа», но никоим образом не «военнопленные», защищенные принципами Гаагской конвенции. Это жестокая реальность не просто войны, а именно Гражданской войны.

Уместно ли, таким образом, определение «военного преступления» в отношении действий государственной власти, ее представителей, осуществляющих свои полномочия не на враждебной территории, а на собственно российской территории? Уместно ли определение «военного преступления» при ответственности самого адмирала Колчака, подчиненных ему воинских командиров, а также частей Восточного фронта Русской армии (как официально именовались воинские части т. н. «колчаковской армии»)?

Каковы же были принципы политико-правовой системы, применявшиеся Российским правительством адмирала Колчака, в отношении тех территорий, того населения, которое определялось «противником»?

Как определялось «военное положение» в условиях Гражданской войны?

Поскольку политико-правовая система Белого движения, его репрессивная политика ориентировались не на войну с «внешним врагом», а на противостояние с «захватчиками власти» (как они определялись в белом законодательстве) – большевиками, то нормы «военного времени», действовавшие, например, во время Первой мировой войны, конечно, оказывали влияние на законодательство (в форме организации белой власти, например), но в меньшей степени, чем это было в 1914–1917 гг. Гораздо большее влияние оказывало репрессивное законодательство Российской империи, ориентированное на «подавление революционного движения», в частности, юридические акты, вводившие положения чрезвычайной и усиленной охраны («Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия» от 14 августа 1881 г.) и принятые по инициативе П. А. Столыпина законодательные постановления о военно-полевых судах.

После 1917 года, в условиях т. н. «военно-походного законодательства», приходилось учитывать необходимость создания и «гражданской» власти. Однако изначально в истории Белого движения данная управленческая модель опиралась на «Положение о полевом управлении войск в военное время». Оно было разработано под руководством великого князя Николая Николаевича накануне Первой мировой войны (утверждено 16 июля 1914 г.). Другой законодательный акт, также оказавший влияние на формирование репрессивной политики Белого движения, – «Правила о местностях, объявляемых состоящими на военном положении» (приложение к ст. 23-й Общего Учреждения губернского, т. 2. Законов Российской империи). «Положение» определяло статус «театра военных действий», на котором «все гражданское управление подчинялось главным начальникам соответствующих военных округов или военным генерал-губернаторам».

Военная власть превосходила «гражданское управление» тем, что ее распоряжения исполнялись «всеми правительственными местами, общественными управлениями, должностными лицами всех ведомств и всем населением». «Никакое правительственное место, учреждение или лицо» не имели права «давать Главнокомандующему предписаний или требовать от него отчетов».

Главком мог «устранять от должностей всех должностных лиц всех ведомств на государственной, земской или городской службе в подчиненном ему районе, без различия чина и звания», а также «утверждать предельные цены, продовольственные и иные тарифы, общие для армий и тыла подчиненного ему района», «устанавливать в занятых неприятельских областях подати и налоги, а равно налагать контрибуции и подвергать имущество жителей конфискации»[66].

«Правила о местностях» предусматривали полноту власти Главнокомандующего, Командующего фронтом или Командующего армией. Они получали право «воспрещать удаляться из места жительства таким лицам, которых… предполагается привлечь к работам для достижения целей войны», «назначать общие и частные реквизиции», «воспрещать вывоз необходимых для работ орудий и материалов… могущих потребоваться для войск…» (ст. 9, 10). Военной власти подчинялись и обязаны были «оказывать всякое содействие» генерал-губернатор, полицейские начальства и «все гражданские власти, а равно городские и земские управы» (ст. 13.). Особенно примечательна была ст. 12 «Правил»: «…Если в местности, объявленной на военном положении, будет признано необходимым для охранения государственного порядка или успеха ведения войны, принять такую чрезвычайную меру, которая не предусмотрена в сем приложении, то Главнокомандующий, непосредственно или по представлению Командующего армией, делает распоряжение о принятии сей меры собственной властью…».

«Положение» и «Правила» в полной мере вводили принцип военной диктатуры, делая гражданскую власть лишь вспомогательным звеном в системе прифронтового управления, полностью зависимой от распоряжений военачальника. Как будет показано ниже, подобная система практиковалась в Сибири (когда в 1919 г. на военном положении объявлялись отдельные участки Транссибирской железной дороги), на белом Севере и Северо-Западе. Интересно отметить, что, по мнению министра финансов Уральского областного правительства, члена ЦК кадетской партии Л. А. Кроля, Колчак, «как и большинство военных, …очень высоко ставил «Устав о полевом управлении войск», который может быть вполне пригоден для занятых армией мест в неприятельской стране, но чрезвычайно малопригоден в гражданской войне, в применении у себя дома». В беседе с Управляющим делами Российского правительства Г. К. Гинсом в октябре 1919 г. адмирал называл «Положение» «несравненным по обдуманности и стройности», воплотившим в себе «опыт и гений веков»[67].