Читать книгу "Козьма Прутков - Алексей Смирнов"

Чистые лирики славили «радость бытия», счастье и муки любви, приверженность «чистому искусству».

Есть у Фета стихи, посвященные А. К. Толстому — его идейному сподвижнику.

Гр. А. К. Т-у

В ДЕРЕВНЕ ПУСТЫНЬКЕ[196]

В твоей Пустыньке подгородной, У хлебосольства за столом, Поклонник музы благородный, Камен мы русских помянем.

Почтим святое их наследство И не забудем до конца, Как на призыв их с малолетства Дрожали счастьем в нас сердца.

Пускай пришла пора иная. Пора печальная, когда Гетера гонит площадная Царицу мысли и труда.

Да не смутит души поэта Гоненье на стыдливых муз, И пусть в тени, вдали от света, Свободней зреет их союз.

Гражданские поэты видели свою задачу в ином. Они боролись с «пошлостью жизни», будоражили совесть соотечественников.

Тот же Некрасов вкладывал острый социальный смысл даже в форму стихотворной миниатюры:

Литература, с трескучими фразами, Полная духа античеловечного, Администрация наша с указами О забирании всякого встречного, — Дайте вздохнуть!.. Я простился с столицами, Мирно живу средь полей, Но и крестьяне с унылыми лицами Не услаждают очей; Их нищета, их терпенье безмерное Только досаду родит… Что же ты любишь, дитя маловерное, Где же твой идол стоит?..[197]

Каждый полагал свою позицию верной, а позицию оппонентов глубоко ошибочной: они не на то тратили талант.

Соответственно определялась и внутренняя гармония, душевный настрой поэтов. Если Пушкин в моменты своих вдохновений стал для нас вестником обретенного рая, то Некрасов воплотил в себе рай потерянный, а Фет — рай чаемый. Так менялись облики русской Эвтерпы в исканиях того, что есть истина[198].

Власть была безусловно на стороне «чистого искусства», поскольку «радость бытия» вообще предполагает и радость бытия социального. Власть не любила «гражданской поэзии», поскольку борьба с «пошлостью жизни» предполагает ее, жизни, социальное неблагополучие, иначе с чем бороться?

Власть привечала кумира чистых лириков Фета и лишь терпела вождя гражданских поэтов Некрасова.

Какое место в этой оппозиции занимали Козьма Прутков и его опекуны?

Прямо противоположное друг другу. Все опекуны были безусловными сторонниками «чистого искусства». (Заметим в скобках, что и нам утверждение прекрасного кажется предпочтительнее борьбы с пошлым. Победа над злом есть только победа над злом. Она еще не создает положительного идеала. А утверждение добра этот идеал создает.) Что же касается Козьмы Петровича, то он числился откровенным противником «искусства для искусства» — он же его высмеивал! Напомним, что разночинцы поначалу приняли его на ура именно потому, что в его пародиях увидели критику барской литературы. Добролюбов ратовал за Пруткова — пародиста «чистого искусства», борца с «реликтами пушкинского периода», то есть со старыми романтиками. Однако, по нашему наблюдению, Прутков пародировал совсем не «чистое искусство» как таковое, не романтизм пушкинского времени, а дискредитацию романтизма творениями новых «адептов»; недостаток вкуса, вторичность, псевдоромантическую напыщенность (Бенедиктов); оторванность от реалий современной жизни, гимназическое представление об Античности (Щербина). Вот над чем смеялся Козьма Прутков, а вовсе не над «чистым искусством».

Оппозиция обострялась личным соперничеством Толстого с Некрасовым за несуществующий и поныне, но всегда подразумеваемый титул первого поэта России. Вся относительность «известностей», «рейтингов», «литературных премий» очевидна. Лучших отбирают время и знатоки. Популярнейших — случай и читатели. Иногда это совпадает, чаще — нет. Некрасов и Толстой были достойными соперниками. С годами творческая ревность и разный образ мыслей разводили их все дальше и дальше друг от друга. Но точно так же, как Некрасов был гораздо шире, чем гражданский поэт, Толстой был много больше, нежели чистый лирик. И точно так же, как Некрасов оставил образцы щемящей лирики, гражданская совесть Толстого всегда оставалась чуткой и неспокойной. Мы помним о его заступничестве за гонимых людей. А вот пример его заступничества за гонимые памятники.

Толстой обожал древние московские храмы. Церковь Рождества Богородицы в Путинках; церковь Грузинской Божьей Матери; Крутицкий монастырь… У него на глазах эти святыни стали подвергаться переделкам. «Доброхотные датели желали того за свои денежки…», а настоятели считали, что о старом и жалеть нечего. Подобное отношение к древности стало входить в моду повсюду.

Толстой пишет полемически горячее письмо Александру II с просьбой о содействии: «И все это бессмысленное и непоправимое варварство творится по всей России на глазах и с благословения губернаторов и высшего духовенства. Именно духовенство — отъявленный враг старины, и оно присвоило себе право разрушать то, что ему надлежит охранять, и насколько оно упорно в своем консерватизме и косно по части идей, настолько оно усердствует по части истребления памятников.

Что пощадили татары и огонь, оно берется уничтожать. Уже не раскольников ли признать более просвещенными, чем митрополита Филарета?

Государь, я знаю, что Вашему величеству не безразлично то уважение, которое наука и наше внутреннее чувство питают к памятникам древности, столь малочисленным у нас по сравнению с другими странами. Обращая внимание на этот беспримерный вандализм, принявший уже характер хронического неистовства, заставляющего вспомнить о византийских иконоборцах, я, как мне кажется, действую в видах Вашего величества, которое, узнав обо всем, наверно, сжалится над нашими памятниками старины и строгим указом предотвратит опасность их систематического и окончательного разрушения…»[199]

Это и есть гражданская позиция. Нельзя допустить, чтобы деньги уничтожали историческую память, заменяя высокое древнее низким новоделом. Сторонник «чистого искусства» выступает с документом, под которым может подписаться самый совестливый гражданский поэт.

Еще раз, как и на примерах прошлых противостояний, мы видим, насколько рассмотренные нами оппозиции условны, и если мы говорим о том, что наставники Козьмы Пруткова — западники, аристократы, монархисты, сторонники «чистого искусства», то это вовсе не мешает им обнаруживать славянофильские и умеренно демократические взгляды, слыть у крайне правых чуть ли не революционерами, а защищая «чистое искусство», совершать гражданские поступки.