Читать книгу "Шереметевы. Покровители искусств - Сара Блейк"

С коллекцией он расставался без сожалений. Многих его знакомых и близких расстреливали, его сестра, графиня Мария Гудович, прошла через все ужасы тюрьмы, за несколько месяцев превратившись из молодой и здоровой женщины в изможденную старуху, – о картинах ли тут горевать?

Его сын Василий был очень поздним ребенком – к моменту его рождения супругам было уже около сорока. Павел Сергеевич с детства рассказывал ему о преданиях и предках Шереметевых и писал в одном из наставлений сыну: «Будь верен преданиям рода нашего Шереметевых, служивших независимо и честно Родине и дорогому нашему крестьянству, носителю смиренному исконных наших заветов. Избави Бог тебя от суетности и гордыни!».

Глава 23

Забытый граф

Жизнь потомков Шереметевых в послереволюционной России складывалась совсем не так хорошо.

Один из примеров этому – судьба Василия Шереметева, сына художника Павла Сергеевича Шереметева. Живя в нищете, он учился в школе рабочей молодежи второй ступени. При этом отец, в отсутствие всяких воспитателей и гувернеров, сумел привить ему хорошие манеры – в его отношениях к девушкам и женщинам было что-то рыцарское и немного восторженное, он не был похож на других. При этом окружающие очень любили и уважали его, несмотря на его совсем не пролетарское происхождение.

Василий Павлович унаследовал от своего отца талант к живописи. Незадолго до войны он – как только смог, с такими-то предками? – поступил в педагогический институт на художественно-графическое отделение. С ним очень дружил Павел Корин. Он опекал Василия, наблюдал его первые художественные опыты, делал замечания о рисунках, о живописи.

Сам Корин создал целую галерею портретов священников, монахов и нищих. Эти полотна копились в мастерской, их почти никто не видел, кроме Василия и его отца – изображенные на портретах люди считались врагами народа, и изображать их было крайне опасно.

Друзья тяжело переживали трагедию, которая постигла их страну, и утешение искали в искусстве. Особое место занимала картина Рембрандта, которая висела в «комнате-трубе» Шереметевых. Картина называлась «Христос, Мария и Марфа», и в ней молодому Шереметеву виделся некий свет, в ней он видел то, к чему может и должен стремиться.

Но началась война, и на десятый день Василий Павлович Шереметев принял воинскую присягу и ушел добровольцем на фронт – как и его предки, он готовился защищать свою страну. Но, в отличие от них, он не командовал армией – он был простым пехотинцем, рядовым. Получив две тяжелых контузии, он два с лишним года находился в плену, был освобожден, вошел со своей частью в Прагу. То, что он остался живым и вернулся из плена, Василий Павлович считал чудом. Он говорил, что ему помогала и хранила его все годы войны и плена ладанка с изображением прабабушки – графини Прасковьи Ивановны Шереметевой, которую он носил, никогда не снимая.

Но, вернувшись с войны, он обнаружил, что его родителей уже нет в живых – они погибли от голода – Прасковья Васильевна в 1941 году, Павел Сергеевич – в 1943. Хоронили их Николай и Лиза Оболенские, племянники, родителей которых расстреляли в 1937 году. На могилах не было ни памятников, ни надписей.

Для Василия Павловича смерть родителей была тяжелейшим ударом.

Николай Владимирович Оболенский – друг и двоюродный брат графа Шереметева, – говорил о нем: «Начиналась новая, послевоенная пора… Но вскоре я стал замечать некоторые странности в его поведении. Как потом оказалось, это были последствия тяжелых контузий и переживаний, которые ему пришлось перенести во время войны. Васе трудно было смириться и с потерей родителей, да и послевоенные обстоятельства порой ставили его в тупик».

Контузии, плен, смерть родителей, нечеловеческие условия жизни после войны – все это сильно подкосило Василия Павловича.

После войны Василий вернулся в ту же башню Новодевичьего монастыря, неотапливаемую, без воды и света. Ухаживал за заброшенными могилами. Добрые люди помогали ему выжить и сберечь оставшиеся ценные документы и архивы семьи Шереметевых, книги и семейные реликвии. Ни денег, ни опыта их добывания у Василия Павловича не было. И тут на помощь пришли Павел Корин и Игорь Грабарь.

Корин купил у Шереметева флорентийскую мозаику «Храм Весты», а деньги стал отдавать частями – так, чтобы хватало питаться и учиться в институте. Потом он нашел Шереметеву работу и взял его в свою группу художников-оформителей, которые работали над мозаиками метро «Комсомольская» и «Киевская».

Игорь Грабарь считал Шереметева исключительно талантливым в живописи, неоднократно пытался устроить его выставку в Москве, помогал получить заказы. Но только две подлинных картины Шереметева при его жизни были куплены. Выставки же не устроено ни одной!

Честный, искренний человек, он не умел ловчить, уговаривать, унижаться, а потому так и не смог добиться успеха в советских реалиях.

Однако его комната – как ее называли в Москве, «Шереметевская башня» – стала таким же культурным центром, каким некогда был в Петербурге Фонтанный дом. Туда постоянно стекались люди, говорили об искусстве, листали старинные фолианты из домашней библиотеки, смотрели картины. Кто только не бывал там: архитекторы, писатели, искусствоведы, музейные работники, художники, артисты! Особенно облюбовали башню коллекционеры – антиквары, которые часто обманом или уговорами буквально задаром умудрялись выманить ценнейшие вещи. Пытались купить у Василия Павловича и фамильного Рембрандта, в частности, покупателем был даже директор Музея Изобразительных Искусств, но Шереметев всем и всегда отвечал односложно: «Рембрандт не продается!».

А в 1956 году, когда мир отмечал 350-летие со дня рождения голландского живописца, Василий Петрович преподнес картину в дар музею. На обороте холста значилось мелкими буквами: «Из частной коллекции. Дар В. П. Шереметева».

Стоимость картины в то время оценивалась в сто тысяч долларов.

Владея такими сокровищами, Шереметев продолжал жить в своей башне, и прожил там почти тридцать лет, ничего не требуя и не прося у властей. Когда его жена, Ирина Владимировна, стала хлопотать о квартире, говоря, что невозможно жить в неотапливаемом помещении с маленьким ребенком – у Шереметевых была дочь – и напомнила чиновникам, как много сделали Шереметевы для истории и русской культуры, какой подарок недавно преподнес граф музею, ей ответили:

Граф Шереметев? Тот самый? Ну, так посадите его в клетку и показывайте, как диковину!

Ошеломленная столь циничным ответом, Ирина Владимировна, женщина чрезвычайно сдержанная, многое пережившая, разрыдалась и выбежала из кабинета, хлопнув дверью.

Но квартиру Шереметевым все-таки дали. Она была крошечной и туда еле – еле уместился весь огромный архив семьи Василия Шереметева, архив его рода. Граф намеревался разобрать его и сдать на хранение государству, понимая, какую ценность он представляет.

Вскоре после того, как работа была окончена, у него случился инсульт – Василий оказался парализован. Последние одиннадцать лет своей жизни Василий Павлович провел в больнице: на здоровье сказались последствия контузий и тяжелая жизнь.