Читать книгу "Дикий пляж - Сухбат Афлатуни"

– Аль, иди первый. Я пока здесь.

– Пошли вместе!

– Вдвоем нельзя. Тут вещи, полотенце. Кто-то должен караулить.

– Кому нужно это полотенце!? – Алик чуть пнул его ногой.

– Что песка насыпал? Кому-нибудь нужно. Иди.

Алик снял майку. Солнце жарило, ветер был холодным. В Ташкенте не так. Если уж жарко, то жарко. По-честному.

– Вот бы такое море к нам в Ташкент…

Отец достал «Огонек». Вытянулся на спине, прикрыл журналом лицо. Алик стоял и разглядывал свой живот. Особенно уродливо выглядел пупок, просто ужас.

– Ты еще здесь? – донеслось из-под журнала. – Иди окунись, потом я сбегаю.

– Я привыкаю…

– Плавать разучился?

Алик вздохнул, оставил рядом с отцом очки и заковылял к воде, обходя разбросанные по пляжу тела курортников. Он неплохо плавал; прошлым летом научился даже нырять и доставать со дна разные предметы. Но сейчас хотелось просто смотреть на море. Пройтись вдоль воды. Поискать янтарь – говорят, в Балтийском море его еще можно найти. Надо набрать янтаря к приезду мамы.

Алику казалось, что все смотрят на него и только делают вид, что играют в карты, чистят огурец и слушают транзистор. «Надо было мышцы подкачать…»

Разбежавшись, врезался в воду. Вода была холодная и упругая. На вкус – как полоскание для горла. Вынырнул, заработал руками. Волны не накрывали его, а только приподнимали и, подержав, опускали вниз. Устал, перевернулся на спину. Небо было оглушительно синим – в Ташкенте летом оно обычно линялое, пыльное. Таким оно и было, когда улетали, – линялым, зато уже поспели лысые персики. Дядя Шухрат, подвозивший их до аэропорта, сунул целый пакет: «Ешь, космонавт, с нашего сада!» Весь пакет умяли еще в самолете, не считая двух, которые отец с нелепой улыбкой протянул стюардессе.

Все человечество делится на тех, кто выдавливает пасту из тюбика с конца, и тех, кто давит в любом месте. На тех, кто сначала чистит клубнику и потом моет, и тех, кто вначале моет, потом чистит. На тех, кто сначала пылесосит и потом вытирает пыль, и на тех, кто пылесосит после…

У каждой части человечества есть свои доводы. Те, кто выдавливают с края тюбика, утверждают, что экономят пасту. Те, кто давит, где придется, утверждают, что экономят время. Одни доказывают, что мыть клубнику до чистки не имеет смысла – все равно на черенках остается грязь, которая перейдет на ягоду. Другая часть человечества возражает: если мыть клубнику после чистки, она будет водянистой. И так далее.

Правда, бывают и такие, которые вообще не чистят зубы (забывают), не моют и не чистят клубнику (вкуснее лопать ее так) и не пылесосят и не протирают пыль. К этой отдельной, но не такой уж редкой разновидности человечества и принадлежал папа Алика.

Все это обычно делала за него мама; сама она относилась к разряду тех, кто выдавливает тюбик с конца, моет клубнику до чистки и протирает пыль до появления на поле битвы пылесоса. То есть споров между родителями по этим поводам не было – просто маме приходилось делать это самой, а когда подрос Алик, стряхивать его с кресла, где он гнездился с математической книжкой и надкусанным бутербродом: «Алик, ну хоть пыль вытри!» – «Сейчас…» Алик набивал рот остатками бутерброда и шел, мыча под нос «Похоронный марш». Мать шлепала его щеткой пылесоса по заду; заставить что-то сделать по дому отца она и не пыталась. Не потому, что он был ленив – вкалывал в двух местах, частные ученики. Просто не замечал беспорядка. В упор его не видел. Мать вздыхала, но ссор не было.

Алик знал, что у папы до них уже была одна семья. Отец окончил физфак в Новосибирске, женился, работал в знаменитом ИЯФе – Институте ядерной физики, занимался ускорением частиц. Но чем больше ускорял эти частицы, тем больше замедлялась и теряла заряд его собственная жизнь; стал пить, ушел из семьи; ИЯФ с его коридорами стал ему невыносим. Отец плюнул на все, растер по институтскому линолеуму и уехал в Ташкент, в Институт физики Солнца. В «Солнце» он тоже не усидел; кто-то пригласил его в ТашГУ, там он и осел, доцентствуя в пыльном аквариуме физфака. Студенты его, правда, любили; а одна аспирантка записывала за ним не только лекции, но и вообще мысли, высказывания. Вскоре эта аспирантка переехала в его однокомнатную, вымела весь мусор и смастырила такую шурпу, что суровый доцент, проглотив первую ложку, чуть не прослезился. Родители аспирантки-мамы долго не давали согласия на брак – разница в возрасте, внешний вид отца. Но отец уже понял, какая жар-птица сама спланировала ему в руки. Завязал с выпивкой, купил галстук. Спорт, кефир, здоровый образ жизни… В общем, ради нескольких запиленных тактов Мендельсона почти взлетел над собой. Даже зубы стал чистить. Правда, только тогда, когда мама не забывала приготовить ему щетку с выдавленной – с конца тюбика! – пастой.

Напившись балтийской синевы, Алик перевернулся на живот и рванул кролем. Плыть было легко; смешно, что он так долго уговаривал себя идти купаться. Тело обжилось в воде, во рту был веселый соленый привкус, на ресницах горела радуга.

Проплыв еще, решил выйти. Нащупал дно, сразу встать не удалось, постоянно ускользало из-под ног из-за волн. Встал, огляделся – народу почти никого. Совершив в воду одно невинное преступление, пошлепал к берегу.

Теперь нужно было найти папу, рассказать ему, как плавал, и съесть заслуженный бутерброд. Найти их место было сложно, очки остались на полотенце, зрение – минус шесть. Сморгнул с глаз радугу, сощурился. Присматриваясь к лежащим и загорающим, поплелся искать отца.

Почувствовал, что на него смотрят; и не так, как он это воображал до того, как бросился в воду («…мышцы подкачать!»), а по-другому.

Еще раз, чуть наклонившись, еще сильнее сощурясь, пригляделся к лежащим. И уперся глазами в огромную тетку. Она сидела, совершенно голая, с мокрою седой головой, валиками жира, и чистила яйцо. Он даже увидел, как скорлупа падает на песок и отползает на ветру. Рядом сидела еще одна, тоже вся обвислая, без купальника, с кусочком газетки на носу. Еще несколько таких же женщин, старых, уродливых, спокойных, смотрели на него.

Бросился к воде, чуть не налетев на еще одну голую тетку в темных очках; услышал, как она – или не она? – захохотала ему вслед. Влетел в воду, подняв вокруг целое облако брызг.

– А вода вокруг тебя не закипела?

Отец слушал с улыбкой; судя по взгляду, продолжал мысленно подыскивать нужное для кроссворда слово.

– Не, пап, ну они же совсем старые! Ты бы видел, что у них тут… Что – тут…

– Тише, на тебя уже смотрят.

Алик стал ковырять пальцем песок.

– А что, – отец поднялся, – если бы они были молодыми и красивыми, было бы лучше?

Алик тяжело дышал. Обвислости все еще колыхались у него перед глазами.

– Ладно, Казанова. Пойду искупнусь. Вода хорошая? Что молчишь?

– Хорошая…

Алик поглядел на его фигуру, на двойной подбородок, седую шерсть на груди. Сжал губы, лег на живот. Песок приятно согревал – сквозь плавки; врылся в него немного. Полежал. Поднялся, выудил из пакета бутерброд. Сам сделал его утром по маминому способу – колбаса, половинки яйца. Откусил. Нет… Положил обратно.