Читать книгу "Механизм пространства - Андрей Валентинов"

– Отнимаю от тебя десницу Свою. Иди своим путем!

Волмонтович замер, осознавая услышанное, и вдруг понял, что нет больше дождя, и Неба нет, и Смерти нет, и страх исчез. Что же осталось? Его, зацного шляхтича Казимира Волмонтовича, офицера 8-го полка Доминика Радзивилла, тоже не было. Остались двое: боль, радостно вынырнувшая из темноты, и голод.

Веки убитого дрогнули, но открыл глаза не он – пан Глад.

2

Холодно. Плохо. Еды нет. Больно.

Плохая еда.

Хорошая еда. Вкусно. Очень.

Пан Глад познавал мир. Радовался. Печалился. Порой изумлялся. Мир был велик, но в нем оказалось на удивление мало еды. Еда пряталась. Еда сопротивлялась. Вопила. Дралась. Визжала. Не хотела, чтобы съели.

Когда пан Глад бывал сыт, он размышлял о мире. Мир ему не нравился. Слишком холодно. Слишком голодно. Слишком больно. Слишком светло. Когда был голоден – не размышлял, действовал. Крался, подстерегал, прятался в канаве, кидался, душил, рвал зубами, полосовал ногтями.

Откусывал первый кусок. Насыщался.

Спал.

Снилась кто-то – раз за разом. Пани Глад. Она кричала, распластанная под ним. Царапала ногтями спину и плечи. Царапины горели от ее пота; позже – от ее слюны. Наверное, так они ели друг друга. Потом в животе вспыхивал огонь, и сон сгорал без остатка.

Живот бурчал, жалуясь.

Он быстро понял – хорошую еду найти трудно. Хорошая еда не молчит. Не мычит. Не рычит и хвостом не машет. Хорошая еда произносит слова. Плачет. Машет острым железом. Опасно! Но лишь такая еда насыщает по-настоящему.

От правильной еды мир раздвигался во все стороны, открывая залитый ярким солнцем простор. Это было не то солнце, которое загоняло пана Глада в гущу леса, вынуждало с головой нырять в гнилую воду прудов. В свете настоящего солнца мир преображался. В нем не требовалось глотать сырое мясо, душить, давить, ломать кости. Там и без усилий делалось хорошо, спокойно, сытно. Кроме пана Глада, в новом мире находился еще кто-то, может, даже не один, но рассмотреть или расслышать их пан Глад не успевал.

Сытость кончалась, возвращались боль и беспокойство.

Еда училась на ошибках. Еда собиралась вместе и шла искать пана Глада. Чтобы съесть? – да, наверное. А зачем еще? Еда окружала кольцом, направляла злых и лающих, ставила капканы. Еда ненавидела. Боялась. Пан Глад не огорчался.

Такова жизнь – ешь или сожрут тебя.

Когда даже ночью делалось неуютно, пан Глад покидал мир, ставший негостеприимным. Но – недалеко и ненадолго. Что-то держало его в лесу, у перекрестка дорог. Побродив по окрестностям, он возвращался в привычные места. Вскоре он понял, что поступает верно. Еда успокаивалась, теряла осторожность. Можно было снова красться, подбираться, влезать через приоткрытые окна, поджидать у калитки.

Пан Глад был сильнее и хитрее еды.

Однажды, проглотив очередной, скользкий от крови кусок, он вдруг произнес слово:

– Сыт!

Слово отозвалось гулким эхом, донеслось до самых границ мира; вернулось назад, ударило ножом в сердце.

– Пся крев! Кем же я стал?!

Пан Глад испугался. Оказывается, он знает слова. Он их произносит. У него есть сердце. Он похож на еду. Только грязнее, страшнее, гаже…

– Я умер… Нет, я живой! Тогда почему…

Он цеплял слово за слово, пугаясь и дрожа.

– Почему?!

Мир был добр к пану Гладу. Краткий миг ужаса кончился. Вновь захотелось есть – и он все забыл. Прятаться, душить, рвать зубами…

– Холера ясна!

Ночью, когда злое солнце уходило отдыхать, он видел смутные тени среди деревьев. Это была еда, вышедшая на охоту. От нее следовало забиться в чащу, слиться с землей, прошлогодней травой, прелыми листьями.

– Осторожней, панове! То не человек – монстр.

– И сталь гадину не берет. Осину бы! Ей-богу, завтра кол вытешу…

Он трясся, слыша это. Когда охотники убрались, пан Глад долго приходил в себя. Не только от страха, от недоумения тоже. Он понимал слова! Значит, он и охотники – родня? Они… он…

Че-ло-век.

Сердце болело. В ушах стоял звон. Он – человек. Нет, он не человек. Так сказали. Он – монстр. Почему? Вернулся голод, но мысли не исчезли. Напротив, отяжелели, налились грузной плотью. Еда – это человеки. Люди. И охотники – люди. А он? Кто он такой? Откуда пришел, где был прежде?

Пан Глад понял, что гибнет.

Встал. Пересилил себя. Пошел.

Еду он встретил у опушки. Еда ждала. С оружием – древней саблей-ордынкой. Еда думала, что успеет выхватить саблю из-за кушака. Напрасно. Пан Глад подполз. Выждал.

Прыгнул.

– Ах ты! Упырь! На помощь! Упырь проклятый!..

– Упырь?! – дернул непослушными губами пан Глад. – Значит, вот кто я? То дзенькую бардзо мостовому пану…

На миг он ослабил хватку.

– То пан мае рацию. Я упырь.

Улыбнулся, взглянул в чужие, залитые ужасом глаза.

– Упыри пьют кровь. Эх, если бы пан еще знал мое имя!..

В ответ он услышал глухой хрип, но ждать не стал. Все и так яснее ясного. Холера! Никакой он не пан Глад – он упырь, ночной безымянный кровопийца, пан Никто.

Пан Никто оскалился – и впился зубами в шею жертвы.

3

К шайке он примкнул на третий день. Проделал все аккуратно, без спешки – выследил, выждал, свел знакомство с наводчиком из ближайшего села. Трудность была одна – оружие. Голого и босого разбойники примут, но не того, у кого руки пусты.

Саблю-ордынку пришлось забросить подальше. Приметная – разбойнички сразу поймут, куда их друг-приятель исчез. Наводчик, битый хлоп с бегающими глазками, намекал, что охотно продаст «шановному добродiю» палаш или даже мушкет. Пан Никто, подумав, отказался. Не гордость взыграла – осторожность. О продаже хлоп тут же сообщит лесным хозяевам.

Что за почет будет тому, кто ясную зброю за шеляги покупает?

Казацкую саблю он позаимствовал у ее хозяина, богатыря-урядника. У него же прихватил и ржавый пистолет, без пуль и пороха. Ничего, пригодится в добром хозяйстве! Урядник не возражал: скалился разинутым ртом, глядел в хмурое небо. Кончились заботы у москаля – лежи среди чащобы, истлевай помаленьку. Приводя клинок в порядок, пан Никто задумался: кого обобрать довелось?

Врага? союзника? соратника?!

То, что сам он – литвин или поляк, пан Никто уже понял. Увы, не мог вспомнить, кому служить довелось. Горька ты, польская доля, – ни отчизны, ни короля, ни дома родного…

Война прошла Южной Польшей недавно, в конце зимы. Русская армия адмирала Чичагова гнала австрийцев фельдмаршала Шварценберга, а те не слишком упирались. Не от души воевали солдаты цесаря за французского «круля» – по обязанности. Серьезных боев не было, но арьергардных стычек хватало. Пошаливали дезертиры; считай, у каждого села ватага кормилась. Из беглецов и состояла шайка, куда нацелился пан Никто.