Читать книгу "Отморозки: Другим путем - Андрей Земляной"

Наконец последнего офицера скрутили, и короткую колонну немцев повлекли к выходу. Тут хозяин имения решился подать голос:

– Позвольте мне встать, господин штабс-капитан. И разрешите поздравить вас с блестяще проведенной операцией. Помню, во время маневров девяносто третьего года…

– Заткнись, пшек! Будешь говорить, когда тебя спросят! Аксенов! Ко мне, бегом!

К Львову подбежал невысокий, гибкий, словно плеть брюнет цыганистого вида.

– Слушаю, командир.

– Возьми с собой четверых и дуй в конюшню. Возьмешь пару коней получше и – лётом к есаулу! Передашь, что имение взято, «двести», «триста» нет, пусть идет к нам. Повтори!

Аксенов повторил и уже готов был бежать, исполнять, но тут голос снова подал Балицкий:

– Я бы настоятельно попросил, господин штабс-капитан, предупредить вашего солдата, чтобы он не смел трогать жеребцов английской скаковой породы. Они, знаете ли, стоят столько, что на них можно целую роту купить. Я ими очень доро… А-а-а!

Маркин окончательно победил Львова, сохранявшего еще какие-то понятия начала XX века, и с наслаждением врезал с оттяжкой сапогом по зубам лежавшего поляка.

– Ты, мразота, своих кляч ценишь больше, чем жизнь русского солдата? А ты не забыл, сволочь, что твоя родина воюет и каждый воин – твой защитник? Забыл. А я тебе сейчас напомню.

Он коротко, без замаха, ударил ногой – теперь в бок…

– …Глеб Константиныч, ваше благородие, командир, да оставьте вы его! – Чапаев висел на плечах Львова, а фельдфебель Варенец и старший унтер-офицер Доинзон старались загородить собой воющее окровавленное тело, еще так недавно бывшее блестящим паном Балицким. Но все никак не удавалось, и тогда Василий применил средство отчаяния: отпустив Львова, он схватил со стола непочатую бутылку с шампанским, открыл ее и окатил штабс-капитана холодной пеной.

– Фу, дурень, – заморгал тот. – Это ж пить надо, а ты – поливать. Что я тебе – шлюха дорогая, что ты меня в шампанском решил искупать? Так все равно: ты – не в моем вкусе!

Солдаты радостно засмеялись: командир пришел в себя. Но к их радости примешивалась тревога. Нет, за их штабс-капитаном и раньше водились такие приступы ярости, но то – в бою, а тут… Вроде как и без причины…

– Глеб Константинович, – рискнул наконец Доинзон. – А за что вы его так? Ну, кроме того, что он с немцами снюхался?

– Лейба, а ты всерьез не понимаешь? – помолчав, спросил Львов.

Тот растерянно развел руками.

– М-да… Хорошенькая у нас жизнь в государстве Российском, если народ привык скотом жить, – вздохнул штабс-капитан. – Нам нужно известить есаула и как можно быстрее, так?

– Да…

– Кроме того, если Аксенов напорется на немцев, ему еще и ускакать нужно тоже побыстрее, верно?

– Да…

– А эта гнида готова рисковать жизнью и Аксенова, и всех нас, лишь бы его обожаемым жеребцам английской породы ничего не сделалось. Так что он нас всех: и тебя, и меня, и Варенца, и Чапая – всех, дешевле трех каких-то коняг оценил. За карман свой дрожит. Только при этом своей жизнью он за них рисковать не хочет, наши норовит под пули подставить. Понял?

Унтер кивнул и отошел в сторону. А Львов велел найти управляющего и сел в кресло, тяжело переводя дух. Ныла раненая рука, а внутри все просто клокотало от ярости. При таком отношении к людям оставалось только удивляться: как хоть кто-то из дворянства пережил революцию и гражданскую? Да резать их под корень, как бешеных собак!

Успокаивался он медленно. Уже его охотники угостились с барского стола, честно выполняя его единственный наказ «Не напиваться!», уже вывели из залы захваченных поляков, уже начали даже грузить припасы, и было слышно, как в ночном дворе перекрикиваются мобилизованные слуги, а он все сидел и думал. Нет, он и раньше знал, что «вальсы Шуберта и хруст французской булки» доставались в самом лучшем случае пяти процентам населения России. Знал и о том, что остальные девяносто пять процентов жили весьма скверно. Но вот НАСКОЛЬКО скверно, и даже не в материальном, а в моральном смысле – этого он себе представить не мог. Конечно, то, что каждые три года в России – голод, от которого вымирали чуть ли не целыми уездами, он знал. Однако когда умирают незнакомые люди, пусть и тысячами – вроде не так и страшно. Статистика, конечно, печальная, но что поделать? А вот теперь он увидел, что вело к этому кошмару. Его солдаты, которых только в армии и приучили есть мясо не только раз в месяц, которые с огромным трудом восприняли его требование перестать каждый раз обращаться к нему «ваше благородие», оказывается, так и не могут понять такой простой истины, что они – люди! Тоже люди, как, например, семейство Романовых или всякие там Юсуповы или Ширинские-Шихматовы[51]! Господи! Да как же ты допустил такое над своими-то детьми?!

Тут его мысли перескочили на другой вопрос: что делать с поляками? По-хорошему, надо бы всех зачистить, но… Жалко же, черт возьми, совсем! Это ж прямо какой-то массовый расстрел получится…

– …Нет, я пройду!

Резкий голос молодой женщины вывел его из раздумий. Перед ним стояла настоящая фурия в бальном платье со сложной, замысловатой прической, в которой сияла огнями бриллиантовая диадема.

– Я хочу вам сказать, милостивый государь, что вы – негодяй. Впрочем, что ожидать от москаля! Но можете быть уверены: я сообщу обо всем, что здесь происходило! И весь мир узнает о том, что вы – негодяй и разбойник!

– Правда? – заинтересованно спросил Львов, оглядывая собеседницу с ног до головы.

– Правда! И не смотрите на меня так: я вас не боюсь! Я никогда не боялась москалей и сейчас готова признать правоту пана Туска, хоть он и не слишком умен: вас и вашу Россию надо давить, точно клопов! Вы недостойны жить на этой земле, убийца! Насильник!

– Насчет «насильника» – идея, возможно, была бы и неплоха, – хмыкнул Львов, задержав взгляд на бурно вздымавшейся груди разгневанной девушки, – если бы не одно «но»: тигры, мадемуазель, объедками не питаются. Так что вынужден вас разочаровать: вам ничего не грозит.

Пани Балицкая даже не поняла, что сказал ей этот русский убийца, но потом разразилась площадной бранью такого пошиба, что штабс-капитан все с той же улыбкой произнес: «Именно это я и имел в виду».

Балицкая сыпала угрозами, клялась пустить по следу русского отряда всю немецкую армию, чем вызвала короткий смешок Львова, кричала, что любой честный человек обязан положить все силы на борьбу с русскими азиатами…

Несколько солдат, остававшихся в гостиной, уже тихонько спорили между собой: как и куда ударит эту бешеную девку их командир, понимая, что он не просто зол, он – в ярости.

– А знаете, – улыбнулся вдруг Львов, прерывая гневный монолог минут через пять. – Большое вам спасибо. Серьезно, вы мне очень помогли. Не знаю вашего имени, да и не имею особого желания его узнавать, но спасибо.