Читать книгу "Эверест. Кому и за что мстит гора? - Джон Кракауэр"

После этой, как пишет Оуэн «леденящей кровь дискуссии» с Bудалом в Фериче, редактор «убедился в том… что атмосфера в экспедиции стала нездоровой и жизнь сотрудников Sunday Times Кена Вернона и Ричарда Шори находится в опасности». Поэтому Оуэн приказал Вернону и Шори вернуться в ЮАР, и газета опубликовала сообщение об отзыве своей спонсорской поддержки экспедиции.

Но все дело в том, что Вудал уже получил деньги газеты, и этот жест ее руководства оказался чисто символическим и почти не повлиял на его планы. Вудал наотрез отказался самоустраниться от руководства экспедицией или пойти на какой бы то ни было компромисс даже после того, как получил сообщение Нельсона Манделы. Президент призывал к примирению и указывал на то, что успех экспедиции напрямую связан с национальными интересами страны. Вудал упрямо настаивал, что подъем на Эверест будет продолжаться в соответствии с планом и под его руководством.

После возвращения в Кейптаун Фебруари так описал свои чувства по этому поводу.

– Возможно, я был наивным, – говорил он, и его голос срывался от волнения. – Но я вырос во времена апартеида и ненавидел этот режим. Подъем на Эверест вместе с Эндрю и другими мог бы наглядно показать, что политика апартеида осталась в прошлом. Однако Вудалу было совершенно наплевать, что экспедиция должна была символизировать рождение новой Южной Африки. Он использовал мечты нашей нации в своих собственных, эгоистических интересах. Решение отказаться от участия в экспедиции было, пожалуй, самым сложным решением в моей жизни.

После ухода Фебруари, Хэкленда и де Клерка в команде не осталось ни одного более или менее опытного альпиниста (не считая француза Ренара, который присоединился к экспедиции только для того, чтобы попасть в список на разрешение, и поднимался независимо от других, со своими собственными шерпами). По словам де Клерка, как минимум двое из оставшихся в экспедиции альпинистов даже не умели надевать «кошки».

В палатке-столовой Холла часто говорили об альпинисте-одиночке из Норвегии, тайваньцах и, конечно, о южноафриканцах.

– НА ГОРЕ ТАКОЕ КОЛИЧЕСТВО НЕОПЫТНЫХ АЛЬПИНИСТОВ, – НАХМУРИВШИСЬ, СКАЗАЛ РОБ ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ В КОНЦЕ АПРЕЛЯ. – ВРЯД ЛИ МОЖНО БЫТЬ УВЕРЕННЫМ, ЧТО В ЭТОМ СЕЗОНЕ НА СКЛОНАХ НЕ СЛУЧИТСЯ НИЧЕГО ПЛОХОГО.

Глава 8. Первый лагерь

16 апреля 1996 года. 5944 метра

Я очень сомневаюсь, что кто-нибудь возьмется утверждать, что получает удовольствие от жизни на больших высотах. Я имею в виду удовольствие в прямом смысле этого слова. Можно получать некое мрачное удовлетворение от трудностей подъема, каким бы медленным он ни был, но основную часть времени приходится проводить в жалких условиях высотного лагеря, где вы лишены даже этой радости.

Курить совершенно невозможно, после еды тебя рвет, необходимость до минимума уменьшить вес, который ты тащишь, исключает наличие любой литературы, если не считать этикетки на консервах. Все вокруг в пятнах от масла из банок с сардинами, сгущенного молока и патоки. За исключением коротких мгновений, когда ты получаешь эстетическое наслаждение, тебе не на чем остановить взгляд, кроме как на разбросанных в беспорядке вещах в палатке и на грязном небритом лице соседа. К счастью, шум ветра обычно заглушает его хриплое дыхание.

Самым неприятным в этой ситуации является ощущение полной беспомощности и неспособности справиться с какой-либо непредвиденной и чрезвычайной ситуацией, которая в может возникнуть. Я пробовал утешать себя тем, что год назад бы был в восторге от одной мысли, что принимаю участие в этом путешествии, которое тогда казалось несбыточной мечтой, но высота оказывает пагубное воздействие как на мозг, так и на тело: рассудок мутнеет, ум теряет восприимчивость, и остается лишь одно желание – покончить с этим мерзким занятием и спуститься в места с более приемлемым климатом.

Эрик Шиптон «На той горе», 1938 год

Перед рассветом во вторник, 16 апреля, после двухдневного отдыха в базовом лагере, мы вновь двинулись вверх по ледопаду на вторую акклиматизационную вылазку. Во взволнованных чувствах, маневрируя в грозно застывшем хаосе льда, я обратил внимание, что мое дыхание уже не было таким тяжелым, как во время нашего первого подъема по леднику. Значит, мой организм начал адаптироваться к высоте. Тем не менее страх, что меня раздавит падающий серак, никуда не делся.

Я надеялся, что гигантская, нависающая под углом башня на высоте 5790 метров, которую кто-то из команды Фишера в шутку назвал «мышеловкой», к этому времени уже свалилась, но она никуда не делась и только еще сильнее накренилась. Как и в первый раз, я надрывал свою сердечно-сосудистую систему, стараясь как можно быстрее выйти из-под угрожающей тени серака, и снова повалился на колени, когда добрался до его верхушки, хватая ртом воздух и дрожа от избытка адреналина в крови.

Если во время нашей первой акклиматизационной вылазки мы пробыли в первом лагере меньше часа и сразу вернулись в базовый лагерь, то на этот раз Роб запланировал две ночевки в первом лагере во вторник и среду, а потом еще три ночевки во втором. Лишь только после этого мы должны были спуститься вниз.

В 9 утра, когда я добрался до первого лагеря, Анг Дордже[14], выполнявший функции сирдара[15] шерпов-альпинистов нашей экспедиции, расчищал площадку под палатки на промерзшем и жестком снежном склоне.

Ему было двадцать девять лет, он был стройным, с точеными чертами лица, застенчивым, с быстро переменчивым настроением и обладал поразительной физической силой. В ожидании прибытия товарищей по команде я взял лопату и начал копать, чтобы ему помочь. Через пару минут я выдохся, сел передохнуть, и шерп, увидев это, рассмеялся.

– Тебе нехорошо, Джон? – подтрунивал он надо мной. – А это только первый лагерь, шесть тысяч метров. Воздух здесь все еще очень плотный.

Анг Дордже вырос в Пангбоче – небольшом поселении, представлявшем собой несколько каменных домов и террас с картофельными полями, прилепившихся на крутом склоне горы на высоте 3960 метров. Его отец был уважаемым шерпом-альпинистом, который с малых лет обучал сына основам своей профессии – чтобы мальчик мог заработать себе на хлеб. Когда Анг Дордже был подростком, его отец ослеп от катаракты, и Дордже пришлось бросить школу, чтобы зарабатывать деньги для своей семьи.

В 1984 году он работал помощником повара при группе западных треккеров, и на него обратила внимание семья канадцев – Марион Бойд и Грэм Нельсон. Впоследствии Бойд рассказывала: