Читать книгу "Дневник памяти - Николас Спаркс"

– Да, – подтверждаю я. – И я к вашим услугам. – «Сейчас и всегда», – добавляю мысленно.

Ее лицо вспыхивает. В глазах набухают слезы. У меня просто сердце разрывается, когда я вижу ее такой… Если б я мог хоть что-нибудь сделать!

– Простите. Совершенно не понимаю, что со мной происходит. Я ничего не помню! Даже вас. Когда слышу ваш голос, мне кажется, мы знакомы, но я не помню… Даже имя свое и то не знаю. – Жена вытирает слезы и просит: – Помогите мне, Дюк. Помогите вспомнить, кто я такая. Или на худой конец кем я была. Мне очень страшно.

Я тянусь к ней всей душой, однако называю ее чужим именем. Так же как минуту назад – себя. У меня есть на это причина.

– Вы – Ханна. Жизнерадостный человек и верная подруга. Вы – мечта и счастье, а также необыкновенный художник, что тронул сердца тысяч и тысяч людей. Вы прожили интересную, полную событий жизнь и ни в чем не нуждались, потому что все необходимое находили в своей душе. Вы добры и верны, умеете находить прекрасное даже там, где другие его не заметят. Вы – учитель красоты, мечтательница и фантазерка.

Я останавливаюсь на секунду, чтобы перевести дыхание. Потом продолжаю:

– Ханна, вам нечего бояться, потому что:

На самом деле ничто не потеряно,

да и как может быть потеряно

Рождение, или душа, или мысль —

ничто не пропадает в этом мире,

Ни жизнь, ни сила, ни все остальное…

А тело – старое, дряхлое, слабое, —

всего лишь

угли давнего костра,

…когда-нибудь он запылает вновь.[15]

Она задумывается над моими словами. В наступившей тишине я смотрю в окно и замечаю, что дождь перестал. В окно льется солнечный свет.

– Это вы написали? – спрашивает жена.

– Нет, Уолт Уитмен.

– Кто?

– Любитель и умелец облекать мысли в слова.

Она не отвечает. Просто смотрит на меня и молчит, пока наше дыхание не начинает звучать в унисон. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Глубокое, спокойное дыхание. Не знаю, чувствует ли она, как я ею любуюсь.

– Вы не могли бы побыть со мной подольше? – спрашивает она наконец.

Я с улыбкой киваю. Жена улыбается в ответ. Ласково берет мою руку и кладет возле себя на одеяло. С жалостью смотрит на узлы, что уродуют мои пальцы, и нежно поглаживает их. У нее-то до сих пор пальцы как у ангела.

– Идемте, – с трудом поднимаясь, говорю я. – Пора на прогулку. Воздух свеж, и птицы нас ждут. Сегодня прекрасный день.

Я смотрю ей прямо в глаза, и она краснеет. Прямо как в юности.

Конечно, она стала знаменитой. Ее называли одной из самых известных художниц Юга, и я всегда ею гордился. В отличие от меня, с трудом слагавшего даже самые простые строчки, моя жена творила красоту легко, естественно, как Господь создал когда-то Землю. Теперь ее работы висят в музеях всего мира, а я оставил себе только две. Самую первую и самую последнюю. Обе висят у меня в комнате, и вечерами я сижу и смотрю на них. И нередко плачу. Сам не знаю почему.

Так и шли годы. Мы жили полной жизнью – работали, творили, растили детей, любили друг друга. Я разглядываю фотографии: Рождество, семейные поездки, праздники, свадьбы. Веселые мордашки внуков. И мы сами – с каждой фотографией волосы все белее, морщины все глубже. Просто жизнь – обычная и необыкновенная.

Мы не предвидели такого будущего. Да и кто вообще может его предвидеть? Сейчас я живу совсем не так, как собирался. А как я собирался? Пенсия. Поездки к внукам. Путешествия. Жена всегда любила путешествовать. Нашел бы себе какое-нибудь хобби… Какое – точно не знаю, например, строил бы модели кораблей. В бутылках. Маленькие, изящные – с моими теперешними руками об этом и думать не стоит. Но я не ропщу.

Нашу жизнь нельзя судить по ее последним годам, в этом я уверен. Жаль, что я не догадывался, чем все закончится. Теперь кажется, что все было ясно с самого начала, а тогда я считал маленькие странности жены вполне объяснимыми и неопасными. Забыла, куда положила ключи… А с кем такого не случается? Не может вспомнить имя соседа? Так ведь не близкого друга. Иногда пишет неверный год на квитанции или чеке? Каждый может ошибиться, особенно если голова занята другим.

И лишь когда дела пошли совсем плохо, я заподозрил неладное. Утюг в холодильнике. Одежда в раковине для посуды. Книги в печке. Каждый день что-нибудь новое. А когда я нашел жену в трех кварталах от дома – она рыдала над проколотым колесом и понятия не имела, как ей вернуться обратно, – я в первый раз по-настоящему испугался. И она тоже. Когда я постучал в стекло машины, жена повернулась и сказала: «Господи, что же со мной творится? Пожалуйста, сделай что-нибудь». У меня все внутри похолодело, но я старался надеяться на лучшее.

Через шесть дней она пошла на прием к врачу, и ей сразу же сделали кучу анализов. Я не понял тогда, что это за анализы, да и сейчас не понимаю. Возможно, потому, что не хочу понимать. Она провела у доктора Барнуэлла почти час, а на следующий день пошла туда снова. Тот день показался мне самым длинным в моей жизни. Я просматривал журналы, не в силах читать, пытался разгадывать кроссворды, смысла которых не понимал. В конце концов врач вызвал нас обоих в кабинет, усадил перед собой. Жена держала меня за руку, и руки у нас дрожали.

– Мне очень жаль сообщать об этом, – начал доктор Барнуэлл, – но, судя по всему, у вас начальная стадия болезни Альцгеймера…

В глазах у меня потемнело, яркой казалась лишь лампа на потолке кабинета. Слова врача эхом отдались в голове: «Начальная стадия болезни Альцгеймера…»

Казалось, привычный мир рушится вокруг. Жена вцепилась в мою руку. «Ной… Ной…» – шептала она почти неслышно, будто самой себе.

Стены кабинета закружились, из глаз полились слезы, и в этом кошмаре остались лишь два слова: болезнь Альцгеймера.

Беспощадная болезнь, иссушающая и неумолимая, как пустыня. Похитительница душ, мыслей, воспоминаний. Я не мог придумать, чем утешить жену, которая всхлипывала у меня на груди. Только обнял ее и тихонько покачивал из стороны в сторону.

Врач тоже молчал. Хороший, добрый человек, он с трудом сообщал пациентам такие новости. Доктор Барнуэлл был младше самого младшего из наших детей, и в его присутствии я особенно остро чувствовал свой возраст. Мысли спутались, душа болела, а в голове крутилось:

Уж коли тонешь, вряд ли разберешься,

Какой по счету каплей захлебнешься…[16]

Слова мудрого поэта, они не утешили меня. Даже не знаю, почему эти стихи вспомнились именно тогда.

Мы покачивались туда-сюда, и Элли, мечта моя, моя единственная радость, шепотом просила у меня прощения. Я знал, что она ни в чем не виновата, и шептал ей на ухо: «Все будет хорошо», – а в душе у меня царил мрак. Я чувствовал себя пустым и помятым, как старая, брошенная шляпа.