Читать книгу "Случайный билет в детство - Владислав Стрелков"

Закрыв квартиру и, перепрыгивая сразу через несколько ступенек, мы поскакали по лестнице вниз. Савин выскочил из подъезда первым, буркнув кому-то: «здрасти». Следом вылетел я и резко остановился. На лавке сидели два старика – дед Косен и ещё один незнакомый пожилой казах, но не это меня остановило, а широкие колодочки наград у обоих на пиджаках. Не знал, что Косен Ержанович воевал. Это же сколько ему лет сейчас? Должно быть больше шестидесяти.

– Амансыз ба, аталар! – поздоровался я, удивляясь – из каких глубин сознания выпрыгнуло это приветствие на казахском? Не знал ведь!

– Здравствуй, Сергей, – кивнул дед Косен и, повернувшись к другу, сказал. – Вот, Акылбай, это тот парень, про которого я говорил.

– Тот, что тебя в кустах в плен взял? – улыбнулся второй ветеран, хитро глядя на меня. – Шустёр. На Славку Ларцева чем-то похож.

– На Славку? Помню Славку, – Косен Ержанович, всмотрелся в меня, будто впервые видел, – и точно – похож. Тоже шустер был. Весельчак, на месте не сидел. Взводный каждый раз взбучку от ротного за его выкрутасы получал.

– Героический парень. В первом нашем бою два танка немецких подбил! – сказал Акылбай. – Да. Это в первый наш бой!

Я присел на лавку напротив и спросил:

– А где у вас был первый бой?

– На Волоколамское шоссе. Мы ведь в 316-й стрелковой дивизии войну начали.

– Так вы панфиловцы?! – выпалил Олег, присевший рядом со мной.

– Панфиловцы, – кивнули оба. А дед Косен добавил:

– «Дикая дивизия», как назвали нас немцы.

– Да, – засмеялся Акылбай, – это потому, что, по их понятиям, мы не так воевали. Непривычно. Мы тогда по-новому воевали. Слышал про «спираль Момышулы»? Эту тактику генерал Панфилов разработал. Хорошо тогда дали фашистам у деревни Матрёнино.

Я слушал ветеранов, а в голове крутились вычитанные в интернете сомнения о двадцати восьми героях. Спросить про них у Косена Ержановича? Нет, не буду. Сейчас под сомнение подвиг не ставят. Многие из нашей школы в почетном карауле у Вечного Огня стояли. И верили.

Два ветерана замолчали, задумавшись, а я смотрел на планки, где угадывались отважные медали и много других боевых наград. Вот так я жил и не знал о том, что дед Косен воевал. И мы иногда посмеивались над причудами пожилого человека, любящего порядок и следящего за чистотой. Мне стало стыдно за это невнимание. Ведь просто подойди, поздоровайся и сделаешь приятное человеку, проливавшему кровь на войне.

– Пойдем, Серег, – шепнул Савин.

– Сау бол, кюрметтиси (До свидания, уважаемые), – поднялся я. Ветераны кивнули и тихо меж собой заговорили.

«Нет, – думал я, – к черту все цирки, троговля и прочая фарца. Я пройду свой путь заново, так же как и в первый раз. Ради таких вот людей. Настоящих. Ради друзей, Олега Жихарева, Паши Легких, Андрея Любшина и Валерки Истомина. Пусть они пока ещё так же, как я, в школе учатся».

С этими мыслями шел к подъезду Олега и не сразу услышал его громкий шепот:

– Серёга, стой… Серега!

Я сделал ещё несколько шагов, когда обнаружил перед собой на скамейке пьяного мужика в спортивных штанах и выцветшем тельнике. Он сидел, опираясь руками о колени, и покачивался. Голова наклонена вниз. Рядом со скамейкой пустая бутылка портвейна. В мусорном ведре, что стояло у двери подъезда, еще одна.

– У-у-у… ж-ик-знь… су-ик-ка… – Он медленно поднял голову и посмотрел на меня мутными глазами, – а-а-а мол-ик-дёжь мля… смирна…

Это был дядя Миша Тихомиров. Одна из необычных и немного загадочных личностей нашего двора. Семья Тихомировых приехала сюда из Москвы. Дядя Миша, пятидесятилетний мужик, производил впечатление тихого и мирного обывателя. Таковым он и был. Слушался жену беспрекословно, что скажет ему вторая половина, то и делает. А жена его этим и пользовалась, помыкала им как хотела. Но как дядя Миша примет на грудь, то у него сносит крышу напрочь. Начинает гонять своё семейство. В этом состоянии его боялись. Порой семья Тихомировых выпрыгивала из лоджии с наспех собранными вещами, а то и без них, благо что жили на первом этаже. Пьяного дядю Мишу никто не мог остановить. Сил у него оказалось немеряно, да ещё приемы всякие знал. В первые разы Макашов, наш участковый, живущий в соседнем подъезде, пытался воздействовать на буяна, но получал отпор и каждый раз резво ретировался от разъяренного дяди Миши. Но, кроме участкового, милицию не вызывали. Жалко было. Пытались решить просто – побушует, успокоится, проспится, а потом… потом он ходил и просил у всех прощения, стыдливо пряча глаза. Долгое время дядя Миша ни капли в рот не брал, но вдруг на него что-то находило и он набирал дешевого портвейна. Сядет, уставившись перед собой, и пьёт, что-то бормоча под нос, а затем…

Что с ним и почему такое происходит, никто не знал, а близкие никому не говорили.

В начале девяностых дядя Миша погиб. Убили его. Битами насмерть забили. Олег мне как-то рассказывал. Тихомиров, возвращаясь откуда-то, вступился за парня, которого трясли пятеро качков. Время такое было. Всегда находился кто-то, что считал себя круче всех и что все ему должны. Дядя Миша был в своём обычном состоянии – только-только стоял на ногах. Он остановился и потребовал отпустить парня, и был грубо послан. Это оказалось последней каплей. Тихомиров шагнул, и рэкетиры разлетелись в разные стороны. Парень сразу убежал, а качки поднялись, выхватили из рядом стоящей машины биты и кинулись на Тихомирова…

На похоронах народ удивился, когда вынесли гроб с телом. Михаил Аркадьевич был в военной парадной форме, на плечах капитанские погоны. А на красных подушечках вынесли награды. Много наград, причем боевых. Никто никогда не видел его в форме, и никто не знал, что Михаил Аркадьевич воевал. И где воевал. В сорок пятом году ему только одиннадцать лет было. Да мало ли где…

Мне было жалко этого человека. Что-то поломало ему судьбу, отчего переклинило в голове, и он заливал своё горе. Как множество других, таких же…

Но это когда ещё произойдёт? А сейчас Тихомиров, пока ещё живой, сидит на лавке у подъезда, а в окнах видны его домочадцы, с приготовленными «тревожными чемоданами». Следят – куда направится принявший на грудь глава семьи?

– Сто-ик-ять, я сказал, – дядя Миша протянул руку, попытался меня схватить. Уворачиваюсь, и он проваливается вперед. Я перехватываю Аркадьича, придерживая, чтобы он не ударился головой.

– … ик, мля, – бормочет Тихомиров, – не понял…

– Сядь, дядя Миша.

Усаживаю его на скамейку. Только он садится, тут же его кисть сжимает мне плечо, да так что, тело резко прострелило болью.

– Ты хто? – выдыхает он перегаром.

Отогнуть палец, как Громину, не выходит. Тогда протягиваю к нему руку и жму на болевую точку за ухом. Тихомиров охает и отпускает меня, а я прижимаю его руки и шиплю почти в лицо, чтобы слышал только он:

– Послушай меня, Аркадьич! Что бы тебя не глодало, как бы ты себя не винил, всё осталось там, за речкой. Нельзя так. Не дело. Себя не жалеешь, так семью пожалей. Сопьёшься. Свечкой сгоришь.