Читать книгу "Мальчик, которого растили, как собаку. И другие истории из блокнота детского психиатра - Майя Салавиц"

Будучи грудным ребенком, Вирджиния не имела возможности почувствовать себя любимой — как только она привыкала к одной приемной маме, ее тут же передавали в другие руки. Рядом с ней не было одного или двух заботящихся о ней людей, и она не испытала этих постоянных «повторений» выражения родственных чувств, которые необходимы ребенку, чтобы ассоциировать человеческий контакт с удовольствием. У нее не развилась базовая нейрофизиологическая способность к эмпатии, которая побуждала бы удовлетворять потребность ее собственного ребенка в физическом проявлении любви. Но поскольку Вирджиния довольно долго жила в стабильной домашней обстановке, среди людей, которые к ней хорошо относились, высшие когнитивные области ее мозга активно развивались, она была способна теоретически усвоить, что ей следует делать в качестве родительницы. Однако у нее не было эмоциональной основы, превратившей бы вынянчивание ребенка в желанный и естественный процесс.

Итак, когда Лаура родилась, Вирджиния знала, что ей нужно «любить» своего ребенка. Но сама она не чувствовала той нежности, которая свойственна большинству людей, и поэтому не могла выразить свою любовь с помощью физических контактов. А для Лауры отсутствие стимуляции в виде ласки стало несчастьем. Ее тело ответило гормональным сбоем, который воспрепятствовал нормальному росту девочки, несмотря на вполне достаточное питание. В чем-то подобная этой ситуация, получившая название рант-синдром (синдром малорослости), часто возникает у многих видов млекопитающих. В пометах мышей и крыс (и даже у кошек и собак) без вмешательства извне самый маленький, слабый детеныш часто умирает через несколько недель после рождения. У слабого малыша не хватает сил для стимуляции соска, чтобы получить достаточное количество молока (у многих видов каждый детеныш предпочитает какой-то один сосок), и он не может добиться от матери, чтобы та помогла ему. Мать физически пренебрегает последышем, не облизывает, не чистит его, как других. Это и дальше задерживает его рост. Без материнского ухода гормоны роста отключаются, так что даже если детеныш каким-то образом и получает достаточно еды, он все-таки не растет в достаточной степени. Этот природный механизм, довольно жестокий для самого детеныша, позволяет направить жизненные ресурсы тем животным, которые в большей степени способны использовать их. Придерживая свои «ресурсы», мать предпочтительно кормит более здоровых детенышей, поскольку у них больше шансов выжить и продолжить ее род.

Дети с диагнозом «отставание в развитии» часто имеют пониженный уровень гормона роста, что объясняет, например, неспособность Лауры набирать вес. Без физической стимуляции, необходимой для выработки этих гормонов, тело Лауры воспринимало пищу как что-то ненужное. Не требовалось никаких «чисток» или упражнений, чтобы она не набирала вес: ее тело было запрограммировано на это отсутствием стимуляции. Без любви некоторые дети не могут расти. У Лауры не было анорексии. Как самый тощий щенок в помете, она просто не получала физического ухода и ласки, в которых нуждалось ее тело, чтобы чувствовать себя «желанной» и спокойно расти, чувствуя себя в безопасности.

* * *

Когда я впервые приехал в Хьюстон, я познакомился с одной женщиной-опекуном, которая часто приводила детей в нашу клинику. Это была добродушная женщина, не любящая формальностей, она всегда говорила, что думает. Мама П. всегда знала, что нужно ее воспитанникам, попадавшим к ней после пребывания в семьях, где с ними плохо обращались, а часто даже после психологических травм.

Раздумывая, как бы помочь Вирджинии и Лауре, я вспомнил, чему научился от Мамы П. Когда я впервые встретил ее, я был сравнительно новым человеком в Техасе. Я основал там учебную клинику, в которой была дюжина или больше психиатров, психологов, педиатров и интернов, студентов-медиков, проходящих «тренировку» молодых специалистов и других сотрудников. Это была учебная клиника, частично предназначенная для того, чтобы дать возможность проходящим стажировку молодым специалистам наблюдать работу более опытных клиницистов и экспертов. Меня представили Маме П., когда она впервые пришла к нам после того, как ее уже посетил наш сотрудник.

Мама П. была крупной сильной женщиной. И двигалась она уверенно. На ней был широкий яркий балахон и шарф вокруг шеи. Она пришла на консультацию относительно Роберта, мальчика, которого взяла на воспитание. За три года до этого ребенка забрали у матери — мама Роберта была проституткой, все время, пока Роберт жил с ней, она не переставала употреблять кокаин и алкоголь.

О ребенке она не заботилась и била его; мальчик видел, что и маму тоже бьют ее клиенты и сутенеры, партнеры мамы терроризировали мальчика и издевались (с возможным насилием) над ним.

После того, как его забрали из «родного» дома, Роберт перебывал в шести опекунских семьях и трех приютах. Трижды его госпитализировали из-за неконтролируемого поведения. Ему ставили десятки разных диагнозов, включая синдром дефицита внимания, гиперактивность, оппозиционно-вызывающее расстройство, биполярное расстройство, шизофрению и разные когнитивные нарушения. Часто он вел себя как любящий и ласковый ребенок, но эпизодически у него случались приступы «злости» и агрессии, которые реально вредили другим детям, учителям и приемным родителям и иногда так сильно, что от него отказывались и выставляли из очередного прибежища. Мама П. привела его к нам, потому что его невнимательность и агрессия снова привели его к неприятностям в классе и школа потребовала принять необходимые меры. Он напомнил мне многих мальчиков, с которыми мне приходилось работать в Чикагском медицинском центре.

Начиная разговор, я постарался быть очень внимательным, чтобы женщина чувствовала себя комфортно. Я знал, что люди лучше слушают и воспринимают информацию, если они спокойны. Мне хотелось, чтобы она чувствовала, что ее уважают и что она в безопасности. Оглядываясь назад, я понимаю, что вел себя как бы слишком покровительственно. Я был слишком уверен, я думал, что знал, что происходит с ее воспитанником; и моим неявным посланием было: «Я понимаю этого ребенка, а вы — нет». Она с вызовом посмотрела на меня, не улыбаясь, ее руки были сложены. Я начал длинно и не очень вразумительно объяснять механизмы стрессовой реакции и ее возможного влияния на симптомы агрессии и повышенной бдительности ребенка. Я еще не умел достаточно ясно объяснить воздействие травмы на психику ребенка.

— Что же вы можете сделать, чтобы помочь моему малышу? — спросила она. Вопрос меня удивил: почему она называет семилетнего ребенка малышом? Я не знал, как мне следует реагировать.

Я предложил использовать клонидин, средство, которое я употреблял, работая с Сэнди и с мальчиками в Центре. Она прервала меня спокойно, но твердо: «Вы не будете использовать наркотики на моем малыше». Рядом со мной сидел первый клиницист, занимавшийся Робертом. Ситуация была неловкая. Со всеми своими научными званиями я вел себя как последний осел, не находя нужных слов для этой мамы. Я снова принялся объяснять биологию и физиологию стрессовой реакции, но она обрезала меня.

— Это вы в школе объясните то, что вы мне сейчас рассказали, — сказала она колко. — Мой малыш не нуждается в наркотиках. Он нуждается в людях, которые будут любить его и будут добры к нему. Эта школа и все эти учителя не понимают его.