Читать книгу "Похождения Стахия - Ирина Красногорская"

Императрица замолчала, задумалась. Остальные не решались заговорить. Дурка строила рожи, делала кому-то знаки, но никто не принимал их на свой счет.

– И чего это воевода ни словом не обмолвился? – произнесла наконец императрица и сама же ответила: – Не решился о незавершенном предприятии рапортовать. Чтобы не огорчить нас в случае неудачи. Ведь, чаю, подьячий этот скоро следом за собачкой пустится. И мы сделаем вид, – размышляла она, – что ничего, ничегошеньки не знаем. Случится, не дай бог, с ним что – мы знать не знаем и горя не ведаем. Добьется задуманного – там видно будет…

Императрица вдруг поднялась, огромная, как колокольня, и, не чинясь, подошла к ней, простой рязанской сказительнице, опустила тяжелую руку ей на плечо и сказала ласково:

– А тебя, Федотовна, я сейчас награжу. Проси, чего желаешь, однако не зарывайся.

Больше всего хотелось поскорее уйти из царской палаты, лучше, конечно, не с пустыми руками, а вот с чем – ума не приложить. Желаний обычных, бабьих, было столько, что и говорить о них не следовало, да и предупреждение не зарываться сковывало.

– Не скромничай, не скромничай! – императрица потрепала ее по плечу.

В ответ она совершенно искренне припала к монаршей деснице и услышала громкий шепот дурки:

– Платье с царского плеча проси. Да чтобы матушка-государыня сама выбрать помогла и гардеробную самолично показала.

– Слышала подсказку? – засмеялась императрица. – Мало не будет? – Не дожидаясь ответа, коротко приказала: – Идем! – и заколыхалась к выходу. За ней последовали они с дуркой. Вельможи остались в палате. Сколько их было, кроме Бирона, двое али трое, от волнения она не заметила. Порадовалась только, что они не пошли в гардеробную: препотешное зрелище представилось бы им еще в коридоре. Нелепая троица вышагивала по нему гуськом: великанша императрица, тщедушная, невысокая сказительница и почти карлица, колобок, дурка.

В гардеробной она чуть не сомлела от невообразимого обилия нарядов и вовсе не углядела, был ли там кто, кроме них троих. Наверное, имелась какая-то обслуга, но бросились в глаза только платья. Платья, платья, платья!

– Что стоишь, словно аршин проглотила! Выбирай. Может, это? – императрица коснулась вишневого бархата. Какой был к нему приторочен мех!

– Или это? – дурка теребила нечто воздушное лазоревое.

– Это? – Императрица вдруг легко переметнулась в другой ряд. – Эй, Саввишна! Или как тебя?

– Гликерия! – отозвалась из-за платьев дурка. – Что ж ты, матушка, никак не запомнишь? – и тут же завопила, как в лесу: – Ау, Ивановна! Ищи меня!

Императрица, о, ужас, кинулась искать. Обе затеяли несусветную беготню между рядами вешалок. Императрица резвилась, как обычная баба на покосе. Неловко было на нее смотреть.

– Лика, Лика! – кричала дурка. – Играй с нами!

– Ей компания наша не подходит, – хохотала императрица.

– Не, Ивановна! – Где-то за платьями дурка остановилась передохнуть. – Она достоинство твое боится уронить. А посидела бы, как ты, на троне целый день, еще не так бы забегала и компанию бы выбирать не стала.

– Ау, Ефимовна! – позвала императрица. – Ищи!

Это не составляло труда: монаршая голова возвышалась над вешалками. «Ефимовна» – видимо, императрица нарочно все время меняла ее отчество. Она устремилась на зов и тут только вспомнила: подьячего зовут Ефим Крякутной. Ей бы сказать об этом императрице, а она, бестолковая, вдруг ни с того ни с сего спросила:

– Ваше величество, изволите ли знать Стахия Медведева?

Императрица дернулась, будто взяла горячий чугун без ухвата, и отпрянула.

– То есть я хотела узнать, помните ли его? Он говорил, что по вашему…

Императрица смотрела на нее ставшими вдруг злыми глазами. И под этим не сулящим ничего доброго взглядом она все-таки продолжила:

– Что сопровождал графа Морица…

– Вон! – крикнула императрица и швырнула в нее чем-то мягким.

Она немедля повиновалась, заметалась в поисках выхода, запуталась в платьях, какое-то сбросила на пол. Под ним вдруг заверещала, забарахталась дурка, затянула плаксиво:

– Матушка-государыня, чем ты приблуду нашу так настращала? Мечется, словно угорелая, и про награду забыла. Иль ты ее тумаком наградила, в шею вытолкала?

– Поделом ей. Не будет с государыней, как с подружкой, разговаривать, – заворчала императрица, не выходя из своего укрытия. – Помоги ей выбраться, красуля, и одари чем-нибудь.

Дурка быстро подняла оброненное платье.

– Возьми хоть его.

Взяла. Ну как без награды предстать пред воеводою, пред девками борковскими завидущими?..

– Не к часу ты Маврикия вспомнила, – сказала дурка при расставании. – Сказывают, он в Москве. Вот государыня и мучается, не знает, принимать его или нет. Сердце-то вроде уже другому отдано. А так она баба добрая и щедрая.

Разве можно было обо всем этом рассказать своим борковским без утайки?

Глава XV

Тоска по родине есть болезнь неизлечимая

Не дождавшись новых вопросов, Гликерия сказала властно:

– Вот что, подруги, пора и честь знать. Время позднее. Завтра трудовой день. Надо дать хозяину отдохнуть. Вот разве напоследок вам стихи почитать? В Москве подарили, – и заметила с хвастливой важностью: – При дворе теперь принято стихи дарить.

– Читай, читай! – раздалось сразу несколько голосов. Не очень-то хотелось гостям выходить в дождь из теплой избы. Вдобавок к дождю уже присоединилась темень.

Гликерия запустила руку за пазуху. Изогнулась и вытащила из чулка маленький свиток.

– Василий Тредиаковский, – прочитала она с подчеркнутой значительностью. Никто из присутствовавших не знал столичных поэтов. С провинциальной самонадеянностью все полагали: стихи сочиняют исключительно в Борках. А потому фамилию пиита пропустили мимо ушей, но слушали внимательно.

Стихи похвальные России:

Начну на флейте стихи печальны,

Зря на Россию чрез страны дальны:

Ибо все днесь мне ее доброты

Мыслить умом есть много охоты.

Россия мати! Свет мой безмерный!

Позволь то, чадо прошу твой верный,

Ах, как сидишь ты на троне красно!

Небу российску ты солнце ясно!

Красят иных всех златые скиптры,

И драгоценна порфира митры.

Ты собой скипетр свой украсила,

И лицом светлым венец почтила.

О благородстве твоем высоком

Кто бы не ведал в свете широком?

Прямое сама вся благородство:

Божие ты, ей! светло изводство.

В тебе вся вера благочестивым,

К тебе примесу нет нечестивым,