Читать книгу "Крупнейшие и самые устойчивые мировые состояния - Валерия Башкирова"

Центральную прессу Великобритании – всю без исключения – уже давно поделили между собой газетные лорды. Лорды были немногочисленны, зато беспредельно амбициозны. Флит-стрит, по их убеждению, следовало признать самой верхней палатой английского парламента. Лордов интересовала политика.

Британией правили те, кому принадлежала Флит-стрит.

Здесь публиковали самые глубокомысленные передовицы и самые взвешенные экономические прогнозы. Тонко издевались над правительством и незаметно нападали на оппозицию. Изящно подставляли политического противника и распускали слухи.

Короче, здесь оказывали влияние, решали судьбы, принимали решения, плели кружевные интриги…

То, что издательства при этом приносили каждый год на сотни миллионов убытка, не казалось их владельцам обстоятельством, достойным упоминания. Денег у лордов была и без того уйма – от торговли нефтью, акциями, антиквариатом, недвижимостью – и бог весть, чем еще.

К моменту прихода Мёрдока финансы Флит-стрит находились в ошеломляющем состоянии.

В конце предыдущего года главный редактор The Times с подобающим ситуации британским юмором сообщил: «В нынешнем году мы идем на рекорд: каждая лондонская газета приносит убыток. Это еще никогда не удавалось из-за неспортивного поведения Financial Times. Но как я только что узнал, Financial Times завершает этот год с дефицитом и присоединяется, таким образом, к нашему союзу». Бурные аплодисменты.

Ознакомившись с положением дел, Мёрдок пришел в состояние сильнейшего раздражения. Респектабельное политиканство, приносящее убытки, решительно действовало ему на нервы.

Он любил наличные деньги и сочные прибыли – по складу характера и жизненной необходимости. Поскольку все купленное им было куплено в кредит. И денежного потока как раз хватало на то, чтобы заплатить проценты банкам.

К возмущению английских коллег, он недвусмысленно дал понять, что интересуется только и исключительно доходами. И готов поставить всю Флит-стрит на голову, пока она не начнет ему эти доходы приносить.

Даже если это нанесет непоправимый ущерб священным традициям британской прессы.

Через год после своего появления на Флит-стрит Мёрдок с блеском осуществил свой коварный замысел.

* * *

Умирающую от нерентабельности газету The Sun ему почти что навязал в подарок один из пресловутых «лордов» – нельзя же назвать £50 тыс. разумной ценой.

Лорд при этом считал, что совершает особенно удачную подлость – навязывает проклятому «кенгуру» на шею чистый убыток.

Через год The Sun продавала миллион экземпляров ежедневно. Через два года – 2 млн. Через четыре года – 4 млн. Таким образом, став самой раскупаемой ежедневной газетой Британии.

И самым прибыльным приобретением Мёрдока, ежегодно выкачивающим из публики $200 млн.

Как бы примитивно это ни звучало: Мёрдок просто привил свой опыт времен Аделаиды на английскую почву. Почему это домашнее садоводство оказалось таким оглушительно успешным, сегодня уже почти необъяснимо.

Надо заметить, рецепт Мёрдока не менялся никогда. Будь то Америка, Австралия или Тайвань. 1950-е годы или 1990-е.

Если речь шла о том, чтобы из больших убытков сделать большие прибыли, ему был известен только один путь. Зато надежный. Скандал, сенсация, секс. Чем пошлее, тем лучше.

Как позже справедливо замечал один уважаемый американский журналист, с треском покидая редакцию только что купленной Мёрдоком газеты Chicago Tribune, – «ни одна дохлая рыба с остатками самоуважения не позволит заворачивать себя в газету, принадлежащую Мёрдоку».

Сенсационным изобретением The Sun стала так называемая дежурная девушка на третьей странице. В каждом выпуске на этой самой третьей странице появлялась фотография во всю полосу.

Девушек на фотографиях критики Мёрдока называли «полураздетыми». Что следует признать безбожным преувеличением. Как правило они были раздеты не наполовину – а на пятнадцать шестнадцатых.

Какой бы невинной ни казалась нынче эта газетная новинка образца 1969 года – попасть в «фотогалерею» The Sun до сих пор считается такой же удачей, как оказаться в числе сотрудниц какого-нибудь престижного модного агентства.

После триумфа The Sun у Мёрдока больше не было проблем с наличностью. Банки охотно субсидировали самые безнадежные его приобретения.

Еще через 15 лет его долги выросли до $10 млрд. А годовой оборот перевалил за $500 млн.

В этот момент Руперт Мёрдок произвел первую и единственную газетную революцию XX века. Разумеется, все на той же Флит-стрит и в ее окрестностях.

* * *

Газетные лорды были самым популярным, но, положа руку на сердце, не самым эффектным аттракционом Флит-стрит.

Изумительнейшим явлением в английской прессе оставались профсоюзы. Призванные выторговывать у владельцев газет выгодные условия труда для подопечного пролетариата.

Делали они это с железной несгибаемостью, заслуживающей отдельного внимания.

Дабы работодателям-эксплуататорам не пришло в голову чересчур угнетать рабочий класс, профсоюзы неумолимо фиксировали кому, сколько и за что нужно платить. За каждое отдельное движение типографскому рабочему полагалась определенная сумма.

За то, что он приносил манускрипт к своему рабочему месту. За то, что он доставал свинцовый шрифт из ящика. За то, что он время от времени менял шрифты. За курсив, само собой – отдельная плата.

Специально нанятый человек перелистывал страницы манускриптов для наборщика. Предложение заменить этого человека простым пультом профсоюзы провалили в единодушной и непобедимой ярости.

Как они вообще проваливали любое предложение, связанное с экономией.

Неудивительно, что решительно все лондонские газеты ничего, кроме чистого убытка, не приносили.

Работать на Флит-стрит имели право только члены профсоюза. Уволить их можно было только с согласия профсоюза. Если владельцу газеты приходила в голову шальная мысль напечатать тираж где-нибудь на стороне, то наборщикам полагалось стопроцентное возмещение убытка – от несостоявшегося заработка.

Рабочие типографии зарабатывали примерно в пять раз больше, чем журналисты.

Там, где мог справиться один человек, профсоюз требовал нанять пятерых.

Переход от ручного набора к автоматическому, как несложно догадаться, был насмерть заблокирован.

Так же, как и самая скромная критика. Наборщики просто отказывались набирать статьи, в которых о профсоюзах говорилось что-либо не совсем хвалебное.

Любая капиталистическая акула, которой пришло бы в голову как-то защититься от этой беспрецедентной диктатуры пролетариата, могла твердо рассчитывать на полный разгром – причем не в переносном смысле, а в совершенно прямом.

Пролетариат готов был не задумываясь разнести вдребезги любое мятежное издательство.