Читать книгу "Святые и порочные - Збигнев Войцеховский"

Обретение мощей святых братьев тоже содержит ряд сомнительных моментов. Например, то, что каменные плиты, служившие крышками их гробам, явно более поздние, чем должны были оказаться – что отмечалось уже тогда, в начале XVI века. Да и опознание мощей было выполнено не по пробам ДНК или радиоуглеродным методом (о которых никто и не мечтал в те далекие времена), а самым простым и по тем временам способом – прочитали имена на каменных плитах. Да и Иван Калита, он же великий князь Московский Иоанн III, приезжал в Ярославль для поклонения мощам Василия и Константина Всеволодовичей, помещенным во вновь отстроенном Успенском соборе, лишь в 1504 году (то есть лишь три года спустя – срок немалый). По-видимому, к этому же времени (началу XVI века) следует отнести установление местного почитания святых князей-братьев.

В 1744 году сильный пожар, вспыхнувший в соборе, фактически уничтожил мощи, которые сгорели вместе с ракой и сенью. Причиной пожара стала неосторожность прислужников, которые гасили свечи и складывали их в ящик, стоявший очень близко от раки. Трудно сказать, что осталось от «нетленных мощей», тем не менее останки были собраны и заключены в два ковчега, помещены в новую раку. И даже являли новые чудеса.

Однако вернемся к житию, написанному Пахомием во время правления Василия Иоанновича (то есть между 1526-м и 1533 годами). Помимо уже описанных ошибок и вольностей примечательно оно и изрядной частью этих самых несоответствий. Сей инок не особенно утруждал себя изучением летописей, опираясь больше на сведения, предоставленные «заказчиком» – Кириллом III, архиепископом Ростовским и Ярославским, и на тексты других житий. Впрочем, задача создать исторически достоверный текст перед ним и не стояла.

В.О. Ключевский в своей книге «Древнерусские жития святых как исторический источник» в главе, посвященной «русским подражаниям до Макарьевского времени», уделил творению Пахомия особое внимание, причем рассматривал его в связке с житием упомянутого князя Федора:

«…Еще любопытнее состав другого ярославского сказания – о князьях Василии и Константине. В 1501 году в Ярославле сгорела соборная Успенская церковь, и когда начали разбирать обгорелые камни, нашли в церковном помосте два гроба с нетленными мощами; на гробах прочитали имена святых покойников, князей Василия и Константина. Последовал ряд чудес… Местное предание запомнило, что князья-чудотворцы были родные братья Всеволодовичи. Приняв это известие за основание своей повести, Пахомий начал ее предисловием, неловко составленным по предисловию серба Пахомия к житию митрополита Алексия или, вероятнее, по переделке его в рассмотренном Антониевом житии князя Феодора. У того же предшественника своего Антония выписал он характеристику князя Феодора, приспособив ее к своим князьям-братьям. Далее, нашедши в летописи известие, что князь Константин Всеволодович в 1215 году заложил в Ярославле каменную церковь Успения, биограф отнес это известие к своему Константину, князю ярославскому, смешав последнего с дедом его, умершим в 1419 году и погребенным во Владимире. Далее опять по Антонию он рассказывает о нашествии Батыя и избиении русских князей, прибавляя вопреки летописи, что они погибли при взятии Ярославля 3 июля. В числе погибших здесь князей были и братья Всеволодовичи ярославские, о которых повествует Пахомий. Рассказ оканчивается сказанием о смерти Батыя в Болгарии, заимствованным также у Антония. По летописи, в татарское нашествие погиб Всеволод Константинович Ярославский; по родословной книге, у этого Всеволода было двое сыновей, Василий и Константин. Первый, по летописи, мирно скончался в 1249 году во Владимире, где в то время находился случайно; может быть, это и дало Пахомию повод назвать его великим князем владимирским. О судьбе Константина в летописях нет известий. Таким образом, рассмотренные памятники ярославской агио– и биографий обнаруживают, с одной стороны, большую заботливость украшать житие в литературном отношении, руководствуясь образцами, с другой – такое же равнодушие к его фактическому содержанию и к источникам, из которых оно черпается».

Ключевскому житие Василия и Константина Ярославских было известно в четырех списках, два из которых содержали дополнительно статью о нахождении мощей в 1501 году и последовавших 15 чудесах, а четвертый оказался дополнен новыми ошибками: «говорится, например, об основании тем же Константином церкви Входа в Иерусалим в Спасском монастыре в 1218 году и об освящении ее в 1224 году епископом Симоном и этим князем. По летописи, это была церковь Спаса, заложенная в 1216 году и освященная в 1224 году епископом Кириллом при сыне Константина Всеволоде…»

К слову, житие князя Федора Ключевский все же счел достойным внимания историков – за включение заимствованного из несохранившейся местной летописи рассказа о смерти Батыя. В житии же ярославских чудотворцев не обнаружилось даже таких следов документальности.

Куда более жесткая характеристика этого, с позволения сказать, «сугубо литературного произведения» принадлежит Е.Е. Голубинскому, который в своей «Истории русской церкви» (1880) написал, что «сказание о князьях, написанное в первой половине XVI века ярославским монахом Пахомием, замечательно тем, что представляет собой чистое и, можно сказать, образцовое баснословие; в этом именно сказании читается классическая, так сказать, и какая-то совсем невероятная чепуха».

Прокопий Устюжский

Этот святой примечателен прежде всего тем, что стал первым русским святым, канонизированным в лике юродивого. Кроме того, что тоже редкость – он не был русским и православным по рождению. Он был немецким ганзейским купцом родом из Любека и католиком.

Когда родился Прокопий – неизвестно. Предположительно его имя до крещения было Гландэ Камбила, но и это нельзя утверждать с высокой степенью вероятности. Отец его принадлежал к богатому и знатному купеческому роду и погиб в ходе колонизации балтийского побережья, во время столкновения с пруссами. После этого молодой купец решил покинуть родные края и отправился в Новгород, о котором он знал лишь то, что это богатый торговый город, где живут язычники – ему, как католику, трудно было признавать их христианами. Он думал лишь продать свой товар и с прибылью вернуться домой. Но когда Прокопий прибыл в Новгород, то был поражен множеством и красотой храмов и монастырей, приятным слуху звоном колоколов. Увидев же набожность и усердие новгородцев в церковных службах, он поразился еще более, ибо не ожидал такого от людей, не признающих верховенства папы римского. Распалилось от того его любопытство пуще прежнего, и он вошел в храм Святой Софии и посетил потом другие церкви и монастыри, услышал стройное пение хора, увидел торжественность и благолепие обрядов, почувствовал благоговение в душах людей. И почувствовал Прокопий, как коснулась его благодать Божия, и умилился до глубины души. Вдруг понял он, как лживо то, во что он верил прежде, и что не хочется ему возвращаться на родину. Прокопий решился принять православие, и поиски привели его в Хутынский монастырь, недавно основанный и славившийся строгостью своих порядков и святостью своих иноков. Особенно трогали его сердце жития преподобных и Христа ради юродивых, добровольно подвергавшихся различным лишениям и трудам и при этом еще старавшихся скрывать свои деяния от людей. В них он увидел пример для себя. И с каждым днем начало расти в нем отвращение к мирской жизни. Наконец он раздал все свое имущество и деньги частью нищим, частью на сооружение храма в Хутынском монастыре. Себе же он не оставил ничего. Избавившись от всех прежних мирских забот, Прокопий ощутил спокойствие в своей душе. Он желал теперь всю свою жизнь провести в тишине уединенной кельи. Однако слава о Прокопии разошлась по всему Новгороду и окрестностям. Некоторые из превозносящих его за нестяжательство даже приходили в обитель, чтобы увидеть его. Но не славы искал Прокопий, и тяжело ему было слышать о себе такие разговоры. Не взяв с собой ни денег, ни еды, ни каких иных запасов, в бедной одежде ушел он из монастыря, устремившись на восток, туда, где лишь редкие и невеликие поселения встречались меж лесов и болот. Часто оставался он голодным, ночевал под дождем, если не находилось человека, который бы накормил, обогрел и успокоил его – ибо Прокопий никогда не просил еды и крова и вел себя при людях как глупый или безумный. Немало унижений перенес он от грубых людей в пути, немало претерпел от жары и мороза в своем обветшавшем рубище. Но не падал духом, веря, что каждый шаг приближает его к вечному покою и небесной обители. Наконец путь привел Прокопия в Устюг.