Читать книгу "Шопенгауэр как лекарство - Ирвин Д. Ялом"

— Нельзя ли еще потаинственнее?

Филип отвернулся, все остальные вроде бы сконфузились. Наконец, после продолжительной паузы, Джулиус сказал:

— Прости за сарказм, Филип, но ты сам понимаешь, что я должен был заключить из такого ответа?

— Я уже сказал, что сообщил группе все необходимые подробности, — повторил Филип.

Бонни повернулась к Джулиусу:

— Я скажу прямо, Джулиус. Все это очень неприятно, и я хочу тебе помочь. Мы не должны мучить тебя сегодня — тебе нужна помощь. Пожалуйста, скажи, чем мы можем помочь сегодня?

— Спасибо, Бонни, ты права, сегодня я не в своей тарелке. К сожалению, не знаю, как ответить на твой вопрос. Если хотите, открою вам большой секрет: я часто входил в эту комнату с самыми разными болячками и уходил, чувствуя себя гораздо лучше, просто потому что провел полтора часа в вашей компании. Так что, может быть, это и есть ответ на твой вопрос: самое лучшее для меня — чтобы все шло как обычно, чтобы мы не зацикливались на моей проблеме.

После некоторого молчания Тони сказал:

— Да, не так-то просто — после всего, что случилось.

— Вот именно, — поддержал его Гилл. — Не представляю, как можно теперь говорить как обычно.

— В такие моменты я всегда вспоминаю Пэм, — сказала Бонни. — Она одна знала, что делать в любой ситуации.

— Странно, но я тоже думал о ней сегодня, — сказал Джулиус.

— Наверное, это телепатия, — вмешалась Ребекка. — Только что, минуту назад, я тоже подумала о Пэм. Когда Джулиус говорил про удачи и неудачи. — Она взглянула на Джулиуса: — Я знаю, она твоя любимица — что тут скрывать, все и так знают. Интересно, ее ты тоже считаешь своей неудачей — ну, из-за того, что она уехала, потому что мы так и не смогли ей помочь? Это, наверное, не слишком приятно для твоего самолюбия.

Джулиус кивнул на Филипа:

— Может, сначала объяснишь ему?

— Пэм — наша, гордость. — Ребекка повернулась к Филипу, который упорно смотрел в сторону. — Она потеряла мужа и любовника одновременно. Сначала она ушла от мужа, но любовник решил остаться со своей женой. Тогда она разозлилась на обоих, и это не давало ей покоя ни днем ни ночью. Сколько мы ни старались, мы так и не придумали, как ей помочь. Тогда она уехала в Индию к одному известному гуру в буддистский медитативный центр.

Филип молчал.

Ребекка снова повернулась к Джулиусу:

— Так что ты думаешь об этом?

— Знаешь, пятнадцать лет назад меня бы это очень расстроило — скажу больше, я бы даже рассердился на Пэм и считал бы, что она сбежала от меня, потому что не хотела меняться. Теперь я сам изменился. Теперь я рад любой помощи. И еще я понял, что в психотерапии любые средства, даже самые необычные, порой открывают что-то новое. Надеюсь, что с Пэм будет именно так.

— Здесь вовсе нет ничего необычного. Это может оказаться лучшим способом для Пэм, — неожиданно сказал Филип. — Шопенгауэр с большим одобрением отзывается о восточной медитативной практике, которая помогает очистить сознание, освободиться от иллюзий и облегчить страдания путем отказа от привязанностей. По сути, он был первым, кто познакомил Запад с восточной философской мыслью.

Замечание Филипа не было обращено ни к кому в особенности, поэтому никто не ответил. Джулиуса взбесило очередное упоминание Шопенгауэра, но он сдержался, заметив, что несколько голов одобрительно закивали. После некоторого молчания Стюарт заметил:

— Может быть, вернемся к тому, что сказал Джулиус, — что для него было бы лучше, если бы все шло обычным путем?

— Лично я — за, — сказала Бонни. — С чего начнём? Может быть, с тебя и твоей жены, Стюарт? В последний раз мы остановились на том, как она послала тебе письмо по электронной почте о том, что собирается уходить.

— Слава богу, утряслось. Сейчас у нас временное перемирие. Она ко мне не подходит, но хоть не рычит, и то ладно. Давайте лучше послушаем кого-нибудь другого. — Стюарт обвел глазами присутствующих. — Предлагаю два вопроса. Гилл, как у вас с Роузи, что новенького? И, Бонни, ты сказала, что хотела что-то сообщить, но не решилась.

— Сегодня я пас, — опустив глаза, сказал Гилл. — Я и так отнял у вас слишком много времени в прошлый раз, а в результате — полное поражение и позорная капитуляция. Мне стыдно возвращаться домой. Советы Филипа, и ваши тоже — все пропало даром. Лучше скажи, как ты, Бонни?

— Мои проблемы выеденного яйца не стоят.

— А ты помнишь мою версию Бойля-Мариотта? — возразил Джулиус. — Маленькая тревога имеет тенденцию расширяться и заполнять весь доступный объем. Твоя тревога не менее важна, чем все остальные, — пусть на первый взгляд кажется, что это не так. — Он взглянул на часы. — Только у нас почти не осталось времени, так что, может, поговорим об этом в следующий раз? Вносим это в повестку дня?

— Чтобы я не отвертелась, да? — сказала Бонни. — Ну ладно, так и быть. Я хотела сказать, что я мучаюсь, оттого что я такая некрасивая, толстая и неуклюжая, а вот Ребекка — и Пэм тоже — они такие красивые и… стильные. В особенности ты, Ребекка, ты всегда заставляешь меня об этом думать — что я страшная и никому не нужная. — Бонни замолчала и взглянула на Джулиуса. — Вот, в общем-то, и все.

— Принято, — сказал Джулиус, поднимаясь в знак того, что занятие окончено.

Глава 14. 1807 год — Артур Шопенгауэр едва не становится коммерсантом

Человек высоких талантов и редких умственных способностей, который вынужден заниматься низкой работой, подобен изящной, мастерски расписанной вазе, которую используют как обыкновенный кухонный горшок.

Большое европейское турне Шопенгауэров окончится в 1804 году, и шестнадцатилетний Артур с тяжелым сердцем приступит к исполнению данного отцу обещания. Он поселится учеником в доме именитого гамбургского купца Иениша. Здесь, в перерывах между хозяйскими поручениями, он будет тайком изучать величайших мастеров мысли и слова, всякий раз угрызаясь из-за этой двойной жизни: к тому времени он вполне усвоит отцовские железные жизненные принципы.

Девять месяцев спустя случится ужасное событие, которое навсегда оставит мрачный след в жизни Артура. Здоровье Генриха Шопенгауэра, которому в то время было всего шестьдесят пять, начнет стремительно ухудшаться: он сделается желчным, раздражительным, усталым и рассеянным и даже перестанет узнавать старых друзей. 20 апреля 1805 года он, несмотря на физическую слабость, каким-то чудом доберется до своего гамбургского товарного склада, поднимется на верхний этаж и, взобравшись на подоконник, выбросится вниз, в протекавший под окнами канал. Через несколько часов его тело обнаружат в ледяной воде.

Любое самоубийство оставляет в родственниках вину, боль и гнев, и Артур, без сомнения, испытал все это сполна. Только вообразите, какую бурю чувств он должен был пережить. Любовь к отцу сменилась тяжелейшим горем утраты. Обиды на отца — позднее он часто будет жаловаться на его чрезмерную жесткость — породят в нем раскаяние. Даже неожиданный проблеск свободы, мелькнувший перед ним после смерти Генриха, должен был терзать его совесть еще больше: Артур сознавал, что отец никогда бы не согласился, чтобы сын стал ученым. В этой связи невольно вспоминаются еще два человека, которые тоже рано лишились отцов и отличались особым свободомыслием, — Ницше и Сартр. Можно только догадываться, сумел бы Ницше вырасти в воинствующего безбожника, если бы его отец, лютеранский священник, не умер, когда сын был еще ребенком. Сартр в автобиографии напишет, что, к его величайшему счастью, судьба освободила его от необходимости угождать отцу. Остальным, вроде Кьеркегора или Кафки, повезло меньше: всю жизнь обоих подавляли родители.