Читать книгу "Волок - Мариуш Вильк"

22 октября

Другая черта тропы — одиночество. В шаламовской «Тропе» герой протаптывает свою стежку в тайге, собирая сушняк. Поначалу ему жаль красных ландышей, ирисов, похожих на огромных лиловых бабочек, и подснежников, неприятно похрустывавших под ногой, но потом тропа утаптывается, темнеет и начинает напоминать обычную горную тропу. Шагая по ней ежедневно туда и обратно, можно не только любоваться деталями — следами заячьих лап, клинописью куропаток, кустом шиповника — но и стихотворение выходить, приноравливая шаг к речевому ритму. Лишь когда на твоей тропе обнаружится след чужого сапога, стихи перестают получаться и тропа оказывается безнадежно испорчена.

Мотив тропы, связующий стежку с писательством, появляется также в рассказе «По снегу». Этот короткий, на пол странички, не больше, текст открывает «Колымские рассказы», а зная, насколько тщательно Варлам Тихонович продумывал композицию сборника, можно предположить, что перед нами — ключ к нему. Шаламов рассказывает, как вытаптывают дорогу по снежной целине. Впереди идет один человек, потея и ругаясь, едва переставляя ноги, поминутно увязая в снегу. Иногда человек присаживается, закуривает козью ножку, отдыхает, потом двигается дальше, а облачко дыма еще долго висит в густом воздухе. Следом двигаются пять-шесть человек — в ряд, плечом к плечу — и расширяют след первого, чтобы протоптать дорогу для тракторов и лошадей. Причем каждый, даже самый слабый, — подчеркивает Шаламов, — должен ступить на кусочек снежной целины, а не в чужой след.

И вдруг — последняя фраза, как выстрел — главное: «А на тракторах и лошадях ездят не писатели, а читатели».

27 октября

Русская тропа восходит к старой форме «тропать» — топтать. То есть тропа — это дорожка, протоптанная человеком или зверем. Используя слово «тропа» вместо слова «дорога», я подчеркиваю независимость идущего, его отказ следовать проторенным путем. Василий говорит, что настоящий охотник ходит в одиночку и протаптывает в тайге собственную тропу, отражающую его характер. К примеру, человек скрытный, угрюмый ходит по ярам, в тени, чащобе, весельчак же ведет свою тропу по краю леса, по опушке, где много солнца. Так что когда мы пишем жизнь — охотясь на слова… — то, спустя некоторое время, протаптываем собственную тропу — свой стиль.

Впрочем, топтать можно не только тропку в тайге и просеки в словах, но и виноград на вино, выдавливая из него сок.

2 ноября

В своих письмах читатели приложения «Плюс-Минус»[32]спрашивают меня, что будет с «Карельской тропой»? Когда ждать продолжения?

Что ж, я тружусь над ней. Проблема в том, что чем глубже я вхожу в тему, тем больше увязаю. Начиная это странствие, я не ожидал, что дорога заведет меня так далеко. Поначалу предполагалось, что это будут обычные путевые записки (в стиле — чукча что видит, то поет…) с небольшими экскурсами в историю, археологию или этнографию, однако процесс записывания меня затянул. Засосал!

Словом, затерялся я в Карелии — и в ее топком бездорожье (в этом году я совершил три вылазки в разные медвежьи углы), и в текстах о ней (начиная с рассказов путешественников, этнографов и купцов и кончая пожелтевшими номерами «Олонецких епархиальных ведомостей» или «Известий Общества изучения Олонецкой губернии»). И кабы не читатели, время от времени меня подгоняющие, никогда бы мне из своей очарованности Карелией не выпутаться.

Единственным выходом было сменить жанр, тем более, что с момента нашего путешествия много времени утекло (…за это время умер Редактор), а сама тропа повернула в другую — чем я предполагал — сторону. Теперь ее лучше прокладывать в дневнике.

Итак, расстались мы на острове Кижи.

* * *

Первый венец определяет ритм сруба подобно тому, как первая фраза — размер стихотворения, — утверждает Юра Наумов, сравнивая плотничество с поэзией.

Юра работает в кижском музее, у него старый дом на острове Еглово и бездна фантазии. Мы познакомились когда-то в Заонежье, но об этом в другой раз. Здесь мы с ним шатаемся по кижскому скансену, в самый зной, окруженные тучей слепней, мимо то и дело снуют экскурсии — то группа финнов, то иная чудь — в воздухе витают запахи гнилой древесины и свежего сена. Шагаем мы не спеша, потому что никто нас не подгоняет (экскурсовод, к примеру…), то любуемся видами, то заглядываем в старые дома, свезенные сюда с окрестных островов и сел, то восхищаемся деревянными овинами, амбарами и гумнами, мельницами и карельскими банями.

Дерево, дерево и еще раз дерево — словно лейтмотив, основа фабулы: дерево, промоченное дождями, и дерево, высушенное на солнце, дерево, исхлестанное ветром, и дерево, посеченное градом, отдраенное к празднику и запущенное в будни, легко сдающееся огню и выдерживающее морозы, греющее ладонь и твердое на ощупь… Куда ни посмотришь, повсюду дерево:

стены из дерева,

и полы, и потолок,

и печной столб,

и лавки, и лавочки,

и полки, и полочки,

комод, буфет и стол,

и лубяная люлька,

кадушки, ушаты и шайки.

а еще ложки, миски и кружки,

и ворота, и заборы,

и жердь для просушки сетей,

и борона, и соха,

и сани, и воз, и лодка,

и грядки в огороде,

журавль у колодца,

сортир с сердечком

и мостки-мостовые,

и даже небо над головой —

цвета дерева, выгоревшего на солнце.

О,

краски дерева,

деревянная палитра:

от серебристо-пепельных оттенков осины

и медвяно-золотистых тонов сосны

до медной зелени мха и

белизны белизны.

Наумов рассказывает, как строили на севере Руси в прежние времена. Девиз мастеров плотничьего цеха — «рубить добро и стройно» — подчеркивает надежность и красоту постройки и роль топора в народном зодчестве Севера (распиленные балки быстро впитывают влагу, набухают и гниют). Мастер сам подбирал в лесу подходящий материал. Предпочитал конду (боровую, смолистую сосну), а если под каблуком выступала вода, на дерево и смотреть нечего, знамо дело — мянда (болотная сосна). Большую роль при выборе дерева играли суеверия. Запрещалось рубить дерева «святые» и «проклятые» (к несчастью), избегали деревьев старых (имеют право умереть в лесу собственной смертью), не рубли сухие (принесут в дом чахотку), а также растущие на распутье лесных дорог (могут сруб развалить).

Срубали сосну зимой или в начале весны (пока дерево спит и вода ушла в землю) и вывозили по санному пути на берег озера или реки. Там она лежала до лета, после чего сплавлялась на место назначения, не позднее дня святых Петра и Павла. Затем дерево корили, тесали доски, драли дранку.

Строительство начинали на Успение Богоматери. Сруб, прежде называвшийся «стопой», складывали из венцов, которые вязали «в чашу», то есть так, чтобы концы бревен торчали по углам, что предохраняло от промерзания, пазы выбирали понизу, чтобы стены водой не пропитывались, здание покрывали крышей «самцовой конструкции» (до сих пор используемой на Севере), то есть в бревна, венчающие треугольниками дом, врубали длинные слеги, на которые с обеих сторон нашивали тес, верхние его концы накрывали тяжелой жердью (шеломом), а нижние опускали в ручей — своего рода водосток. Чтобы выступы слег не гнили, их прикрывали доской, украшенной причудливой резьбой, так называемой «причелиной».