Читать книгу "Французский роман - Фредерик Бегбедер"

Я в том же возрасте читал «Pif Gadget» (коммунистическое издание) и в саду виллы «Патракенея» играл в жокари[79], с отчаянной яростью колотя по мячу, который надо мной откровенно издевался. Без сомнения, жокари — самая идиотская в мире игра, нечто среднее между баскской пелотой и метанием бумеранга; это единственный вид спорта, в котором, как в литературе, ВЫИГРАТЬ НЕВОЗМОЖНО. Без Шарля я перестаю понимать, кто я такой, я теряюсь, он — мой якорь, хотя не знает об этом и уверен, что мне на него плевать. До сегодняшнего дня он для меня — точка отсчета. Вы полагаете, все эти фокусы заканчиваются, когда человек взрослеет? Ха-ха. Он женат уже 12 лет, я дважды разведен. Он входит в MEDEF[80], я состоял консультантом у Французской коммунистической партии. Не успел он получить орден Почетного легиона, как я загремел в кутузку.

Расстояние, разделяющее Елисейский дворец и Тюрьму, невелико. Один брат близок к тому, чтобы сколотить себе состояние, и вот-вот его грудь украсится розеткой, второй — почти такой же, выросший бок о бок с первым, воспитанный той же матерью, будет стоять нагишом в окружении легавых, а потом дрогнуть на нарах. Надеюсь, эта бесстыдная глава его не оскорбит. В книге, опубликованной год назад, он излагает совсем другую версию: «Между нами никогда не было ни малейшего соперничества». Ясное дело — ведь победил-то он.

Можно ли сказать, что мой моногамный брат счастливее меня? Вынужден отметить, что добродетель и вера, судя по всему, приносят ему больше радости, чем мне гедонизм и материализм. Единственный настоящий бунтарь, подлинный безумец и великий мятежник в нашей семье — именно он, и так было всегда, хоть я этого и не понимал, тогда как мои разнузданные выходки «не выпавшего из детства» маразматика — не более чем послушное следование ходу вещей. Капиталистический принцип (все, что приятно, — необходимо) так же глуп, как христианская покаянность (все, что приятно, — грех). Я развлекаюсь, ища забвения и отказываясь взрослеть, а в основе его жизни — прочный брак, дети, живущие вместе с ним, вечная религия и дом с цветущим садом. Я с форсом предаюсь ночным удовольствиям, не желая замечать, что из нас двоих больше обуржуазился именно я. Убегая от семьи, я не отдавал себе отчета в том, что отступаю перед более страшным врагом — индивидуализмом, приводящим к потере памяти. Лишенные семейных связей, мы превращаемся во взаимозаменяемые номера — как «друзья» в «Одноклассниках», как безработные в ANPE[81], ожидающие места, или заключенные в тюрьме.

Я остался без отца в семь лет, без брата — в восемнадцать. А это были два главных человека в моей жизни.

Глава 29 Жизнь может быть лучше

Когда я был маленьким, в автомобилях никто не пристегивался. Все везде курили. За рулем пили из горлышка. Гоняли на мотороллере «веспа» без каски. Помню пилота «Формулы-1» Жака Лаффитта, который вел отцовский «астон-мартин» на скорости 270 километров в час, чтобы опробовать новую дорогу между Биаррицем и Сан-Себастьяном. Трахались без презервативов. Можно было глазеть на женщину сколько влезет, заговаривать с ней, пытаться ее соблазнить, даже дотронуться до нее рукой — никому бы и в голову не пришло обвинить тебя в преступных намерениях. Вот в чем самая большая разница между мной и моими родителями: в их времена степень свободы возрастала, в мои — год от года уменьшается.

Установлено, что Погоня за Мимолетным Удовольствием снижает продолжительность жизни писателя. Жак Ваше скончался в 23 года от передозировки опиума; Жан де Тинан — в 24 от ревматизма, усугубленного употреблением поддельного алкоголя; Георг Тракль — в 27 от передозировки кокаина; Эрве Гибер — в 36 от СПИДа; Роже Нимье — в 36, попав в автокатастрофу на своем «астон-мартине», Борис Виан — в 39 от последствий разгульной жизни, подточившей его сердце; Гийом Дюстан — в 40 от медикаментозной интоксикации; Ги де Мопассан — в 43 от сифилиса; Скотт Фицджеральд — в 44 от алкоголизма; Шарль Бодлер — в 46 от сифилиса; Альфред де Мюссе — в 46 от алкоголизма; Альбер Камю — в 46, разбившись в автомобиле «фасель-вега»; Джек Керуак — в 47 от цирроза печени; Малкольм Лаури — в 47 от передозировки снотворных; Фредерик Берте — в 49 от алкоголизма; Жан Лоррен — в 50 от перитонита, вызванного злоупотреблением эфиром; Ганс Фаллада — в 53 от передозировки морфина; Поль-Жан Туле — в 53 от передозировки лауданума… Могу ли я, Господи, надеяться, что меня, не обладающего талантом моих учителей, не настигнет преждевременная кончина? С тех пор как у меня самого появился ребенок, я больше не мечтаю умереть молодым.

Около семи вечера ко мне в конуру пришел полицейский, проводивший допрос. Лицо у него было бледное.

— Это что-то невероятное, я с таким никогда не сталкивался. Вас переводят в тюрьму при Парижской префектуре.

Он испустил тяжкий вздох — но все же не столь тяжкий, как я. За последние сутки я уже не раз переходил от отчаяния к напрасному воодушевлению. Страдать нас заставляет не столько само заключение, сколько постоянное крушение надежд. Как там моя кошка, вдруг подумал я, ведь она сидит одна в квартире и, наверное, умирает с голоду. Мир перевернулся с ног на голову: похоже, я должен утешать полицейского, который сейчас отправится спать к себе домой.

— Вас перевезут в полицейском фургоне на остров Сите, ночь вы проведете в камере, а утром вас отведут к прокурору. Мне очень жаль, но придется снова надеть на вас наручники.

— Что все это значит? Нам что, собираются дать срок?

— Сам не знаю. Мы переслали ваше дело, в нем ничего нет. Обычно мы не задерживаем надолго тех, кто только употребляет наркотики, но тут… Может, их разозлили эти дорожки на капоте… А может, просто решили устроить показательный процесс и выбрали известного человека.

Закон грозит наркоману заключением до года, независимо от того, в чем именно состоит его вина: курил косяк, нюхал дорожку, глотал колеса или кололся. Даже Поэт пал духом, испугавшись сурового наказания (дилер Бегбедера — это серьезно). Он страшно казнится:

— Это я во всем виноват, козел я, ты меня прости.

— Заткнись, при чем тут ты?

— При том, что я — причина падения, которого не хватало в твоей судьбе. «И горе тем, кого минует горе…»

— Это твое? — Да.

— Можно вставить в книжку?

— Бери.

Взял.

Я уже был не в состоянии различить, что мне причиняет больше всего страданий: усталость, гнев, клаустрофобия, неудобства, стыд или добавившийся к ним страх. Сам себе я казался уродливой бородатой горгульей, с вонючей пастью, с выпученными от ужаса мертвыми глазами, и кто-то колотил и колотил дубиной мне по голове. Подступала ночь: она стала самой длинной в моей жизни. Я думал, что кошмару конец, но он лишь начинался. В ту секунду, как за мной закрылась железная дверь, живот стянуло узлом, и я обратился в тень себя прежнего, в раба, в заживо похороненного дикаря; теперь меня, бледного, покорного, онемевшего и отупевшего, со скованными за спиной руками, будут швырять с места на место как неодушевленный предмет. Торжественно заявляю: в тот вечер люди, которым я ничего плохого не сделал, решили лишить меня человеческого облика, и это им удалось. Они запихнули в свой белый грузовик дитя; они отправили на бойню агнца.