Читать книгу "Истощение времени, или Сведения об участии кота Тимофея в государственном перевороте. Соленый арбуз - Владимир Орлов"

Букварь смотрел им в спины и вдруг понял, что испытывает чувство, похожее на страх. Понял, почему Зойка толкнула его за угол общежития. Он отвел бы глаза, если бы встретился взглядом с этими ребятами. Отвел бы.

– Ну вот, как подпольщики. – Шутка получилась жалкой.

– Пошли, – сказала Зойка.

Значит, надо прятаться? Прижиматься к мокрой стене общежития? Бояться глаз своих товарищей, словно делаешь что-то грязное? Значит, так? Но ребята уже ушли далеко. Черт с ними!

– Вот здесь мы трудимся, – показала Зойка, – штукатурим…

– Ага, – сказал Букварь.

– А это арматурный цех.

Фонарь показывал вход в арматурный цех. Цех был низкий, похожий на склад. Ветер болтал незапертую дверь склада.

– Пойдем под крышу, – сказала Зойка. – Что торчать на дожде?

Дверь рванулась, впустила их и хлопнула со злостью. Букварь нагнулся, прижал Зойку к себе и нашел ее губы.

Дверь пропускала узкую полоску света в длинный холодный цех. Полоса эта была то худой, то толстой, резала темь. Фонарь инспектировал цех, посматривал время от времени, как бы чего не случилось.

Глаза привыкли быстро. Слева белела горка крупной стружки. Стружка эта, наверное, укутывала в дороге до Курагина новенькие, тускло поблескивающие станки. Станки стояли справа, пахли металлом и маслом, мрачные и таинственные.

Букварь подошел к станкам, стал бессмысленно тыкать в них пальцами, испачкал пальцы в масле, гремел жестью, оттягивал секунду, когда надо было идти к Зойке.

– Где ты там, Букварь? – позвала Зойка. – Садись.

«Стружка лежит как намек», – подумал Букварь. Стружка зашуршала, осела под ним, мягкая и чистая. Рука Букваря легла на теплую Зойкину руку. И снова какое-то томящее чувство обожгло его, покалывая кончики пальцев.

– Так надоел дождь! – сказала Зойка.

Он гладил ее шершавую, грубоватую руку, полированные, пахнущие лаком ногти. Зойка о чем-то говорила, он ей отвечал, даже шутил и смеялся и говорил что-то… Зойка положила голову на его плечо, и он гладил ее густые, пушистые волосы, целовал ее.

– И чего вы верите Николаю! – сказала вдруг она.

«При чем тут Николай? Зачем она о Николае?» – подумал на мгновение Букварь. Он хотел ответить ей, но его уже целовали Зойкины губы.

Пальцы его ощутили маленькие кругляки пуговиц.

«А у Буратино на белой кофте красные пуговицы, – неожиданно подумал Букварь. – При чем тут?..» И вдруг пришла другая мысль: «Только бы об этом не узнала Ольга!»

Пальцы Букваря перестали шевелиться. Он сидел и боялся, что Зойка начнет сейчас задавать вопросы. Но она молчала.

Он начал уверять себя, что она ему нравится, что он давно думал о ней. Но тут же подумал вдруг: «А ты сможешь сказать ей о любви?»

А зачем об этом говорить? Фальши не нужно. Ею движет просто физиология. И им тоже. Там, на берегу, он струсил и сейчас струсит? Нет. Нечего обманывать себя обещаниями красивого и туманного будущего, нечего ущемлять себя… Очкарик Малахов… «Все так просто»… И вдруг Букварь резко, рывком поднялся с шуршащей стружки.

– Ты чего?

– Мне надо идти, – сказал Букварь, – я опоздаю… На машину.

Дверь дернулась. Наверное, нарочно. Впустила полосу света. Полоса, покачиваясь, выхватила из полумрака Зойку и его, Букваря, застывшего в двух шагах от нее.

– Ты чего? Ты куда? Что с тобой?

Зойка ничего не понимала. Лицо ее становилось удивленным и обиженным. Сейчас ей не надо было врать. Надо было сказать правду. И он сказал. Глухо:

– Я не могу так. Так нельзя.

Он пошел, наступая на стружку, на гнутые тонкие трубы и полосу света. Его догнал Зойкин смех. Она сначала смеялась тихо, а потом стала хохотать. И слова, злые, как нож, били в спину:

– Мальчик!.. Опоздаешь в ясли!.. Думаешь, ты мне очень нужен? Да? Думаешь, я в тебя влюбилась?.. Да?

И вдруг Букварь подумал, что вся эта прогулка с Зойкой подстроена, вспомнил, как тогда, на Канзыбе, Кешка обещал ему устроить «что-нибудь такое»… И он тут же уверил себя, что все, по-видимому, так и есть. Обида захлестнула его, и он чувствовал, что способен сейчас на самый безрассудный и нелепый поступок.

Он обернулся и неуклюже пошел на Зойку. Наплывало ее лицо, освещенное лучом фонаря, резкое, со сморщенным носом и смеющимся ртом.

– Мальчишка! – хохотала Зойка.

Букварь сжал зубы, шагнул вперед и ударил Зойку по щеке. Вышел в дождь, в мокрую ночь, хлопнул дверью.

И не видел, как Зойка опустилась на стружку, закрыла лицо руками и заревела девчонкой.

11

Дождь покапал еще день, и ему надоело. Утром в воскресенье небо было серым, но дождь уже не лил. Шарик прыгал по сухому столу, и Кешка снова проигрывал Виталию.

Кешка перестал смеяться над Букварем. Он потешил публику и успокоился.

Бульдозер сидел на пне, держал двустволку, готовя ее к охоте, и похохатывал, качая от удовольствия головой и показывая на Букваря пальцем. Если бы Николай не остановил его, он бы разошелся. Хорошо, что рядом был Николай.

Но из шуток Бульдозера и Кешки Букварь понял, что они ничего не знают о его прогулке с Зойкой и, значит, ничего не было подстроено. Он все время думал о пощечине, и ему было стыдно, и он все больше и больше становился сам себе противен. «Это тебе надо было влепить пощечину. Это тебе…»

Букварь шел по берегу Канзыбы, и монотонный заученный наизусть шум реки его не успокаивал. Он уселся в камнях над рекой и обхватил колени руками.

На душе было мерзко, как во рту после Кешкиного спирта. Чувство унижения, испытанное им у стены общежития, не проходило. Все-таки надо было дать Бульдозеру в морду там, на танцах, когда он сказал такое о Зойке. Даже если он сказал правду. И сейчас нельзя было молчать, надо было ответить Бульдозеру и Кешке. Сейчас он пойдет к палатке и…

– Слушай, Букварь, я собрался слазить на столб. Хочешь, я возьму тебя с собой?

Николай положил ему руку на плечо. Нашел его в камнях и положил ему руку на плечо.

– Я же не умею лазить по скалам, – смутился Букварь.

– Ничего, – сказал Николай, – главное, чтоб у тебя были кеды.

– У меня есть кеды, – заспешил Букварь.

В палатке Николай натянул старый черный свитер с красными суконными тузами заплат на локтях. Брюки надел спортивные, тоже старые, протертые. И на брюках сзади и на коленях краснели суконные тузы.

– Черви-козыри? – спросил Букварь.

– Не спеши. Ты еще пожалеешь, что не расшит хотя бы пиками. Надень какое-нибудь тряпье. Попроси у Кешки.

Букварь промолчал. И Николай не говорил больше про Кешку.