Читать книгу "Преемники. От Ивана III до Дмитрия Медведева - Петр Романов"

Припадки ярости — дело не такое уж редкое в кругу русских государей. Здесь император ничем не отличался от Ивана Грозного или Петра Великого. К тому же существует версия, что раздражительность Павла вовсе не была "подарком" природы, а явилась следствием неудачного отравления. Историк Шильдер утверждает:

Когда Павел был еще великим князем, он однажды внезапно заболел; по некоторым признакам доктор, который состоял при нем (лейб-медик Фрейган. — Я. Р.), угадал, что великому князю дали какого-то яда, и, не теряя времени, тотчас принялся лечить его против отравы. Больной выздоровел, но никогда не оправился совершенно; с этого времени на всю жизнь нервная его система осталась крайне расстроенною: его неукротимые порывы гнева были не что иное, как болезненные припадки…

Князь Павел Лопухин свидетельствует:

Когда он приходил в себя и вспоминал, что говорил и делал в эти минуты, или когда из его приближенных какое-нибудь благонамеренное лицо напоминало ему об этом, то не было примера, чтобы он не отменял своего приказания и не старался всячески загладить последствия своего гнева.

Если версия об отравлении верна, то императору следует посочувствовать. Как, впрочем, и его окружению. Нетрудно догадаться, что Павел после припадка вспоминал далеко не все, что натворил, да и "благонамеренное лицо" не всегда осмеливалось напомнить монарху о допущенных ошибках. Так что придворным жилось с подобным императором, конечно, нелегко.

Низов эта проблема не коснулась. Если считать анекдоты, ходившие в народе, своеобразным барометром, оценивающим деятельность и характер правителя, то окажется, что о Павле намного меньше злых и желчных историй, чем о большинстве его коронованных коллег. Скорее наоборот: народ не без удовольствия потешался над тем, как достается сильным мира сего от императора, поскольку это как бы уравнивало всех русских подданных перед государем. Есть, например, история о том, как Павел, увидев, что слуга тащит вслед за изнеженным щеголем-офицером его шубу и шпагу, приказал поменяться им местами: слугу сделал офицером и дворянином, а бывшего хозяина приставил к нему в качестве денщика. У русского аристократа подобный анекдот вызывал, естественно, изжогу, а вот простолюдину нравился и казался вполне забавным. Характерно в этом плане замечание русского писателя Фонвизина:

…бесправное большинство народа на всем пространстве империи оставалось равнодушным к тому, что происходило в Петербурге, — до него не касались жестокие меры, угрожавшие дворянству. Простой народ даже любил Павла.

Павел, будучи антиподом Екатерины и получив в свои руки власть, постарался поставить сначала Петербург, а затем и всю (дворянскую) страну с ног на голову. В этом необычном и, конечно же, неудобном положении русские дворяне пробыли четыре с половиной года, а потому и не простили монарху испытанного унижения. Отсюда непривычный для дореволюционной России "кубизм" в официальном парадном портрете государя императора.

Если Павел и был безумцем, то его поведение сродни безумству Дон Кихота из Ла-Манчи. Легко представить себе, что стало бы с Испанией, если бы на несколько лет этот рыцарь получил абсолютную власть над страной. Сколько благородных поступков было бы совершено на Пиренейском полуострове! И одновременно сколько ветряных мельниц уничтожено. Это и есть история царствования Павла в России.

К тому же напомню, что Павел — рыцарь, неоднократно лишенный наследства. Сначала после смерти Петра III Екатерина лишила сына власти под предлогом его малолетства. Затем не отдала трон законному преемнику в год его совершеннолетия; великий князь не дождался от матери даже объяснений. И наконец, все шло к тому, что его лишат наследства уже окончательно.

В 1794 году, опираясь в своих доводах на исторический прецедент (конфликт Петра Великого и царевича Алексея), Екатерина официально поставила перед Императорским советом вопрос о том, чтобы ее наследником стал не сын, а внук. Она писала:

Признаться должно, что несчастлив тот родитель, который себя видит принужденным для спасения общего дела отрешить своего отродня… Премудрый государь Петр I, несомненно, величайшие имел причины отрешить своего неблагодарного, непослушного и неспособного сына. Сей наполнен был против него ненавистью, злобою, ехидною завистью; изыскивал в отцовских делах и поступках в корзине добра пылинки худого, слушал ласкателей, отдалял от ушей своих истину" и ничем на него не можно было так угодить, как понося и говоря худо о преславном его родителе. Он же сам был лентяй, малодушен, двояк, нетверд, суров, робок, пьян, горяч, упрям, ханжа, невежда, весьма посредственного ума и слабого здоровья.

Все эти доводы Императорский совет убедить, однако, не смогли. Далеко не все дотошно перечисленные Екатериной недостатки царевича Алексея совпадали с характеристиками Павла. Великого князя в отличие от царевича Алексея предателем отечества назвать было невозможно. Если Алексей всячески отлынивал от государевых дел и службы, Павел рвался то на фронт в действующую армию, то в Государственный совет. Павел жаловался не на свое неумение, как в свое время царевич, а, наоборот, на то, что мать не дает ему шанса применить силы и знания на практике, целенаправленно отстраняет его от государственных дел. Павел не бегал, как Алексей, за границу, не просил у иностранцев помощи, чтобы сесть на престол.

Не получив поддержки в Совете, Екатерина отложила на время решение деликатной проблемы — она умела выжидать. К тому же и внук, на которого она возлагала надежды, пока еще колебался и не давал окончательного ответа на радикальное предложение своей решительной бабки. Александр почти так же критически, как и Павел, смотрел на последние годы правления Екатерины, однако пока не был готов принять на свои плечи столь огромный груз, как Российская империя, да еще потеснив при этом отца.

Долгоиграющее единовластие к концу правления монарха свой КПД, как правило, сводило уже практически к нулю, чего не избежала и вполне успешная во времена своей юности и зрелости Екатерина. В мае 1796 года Александр пишет одному из друзей:

В наших делах господствует неимоверный беспорядок; грабят со всех сторон; все части управляются дурно; порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя стремится лишь к расширению своих пределов. При таком ходе вещей возможно ли одному человеку управлять государством, а тем более исправлять укоренившиеся в нем злоупотребления; это выше сил не только человека, одаренного, подобно мне, обыкновенными способностями, но даже и гения.

Было бы странно, если бы в подобной обстановке в голове и душе будущего государя постепенно не сформировались взгляды, диаметрально противоположные материнским.

Деспотизм и благородство в Павле, когда он уже сам стал императором, сочетались удивительно легко. Деспотизм был предопределен самой российской средой обитания и тем голодом по власти, что накопился у великого князя за десятилетия вынужденного "домашнего ареста". Благородство же было плодом воспитания и целенаправленной работы над собой. Как-то во время одного из докладов на распоряжение императора: "Хочу, чтобы было так!" — ему вежливо возразили, что, мол, сделать это нельзя. "Как нельзя? — возмутился Павел. — Мне нельзя?" "Перемените закон, а потом делайте как угодно", — пояснил разъяренному самодержцу докладчик. "Ты прав, братец", — сразу же успокоившись, признал император.