Читать книгу "Зачем тебе любовь? - Наталья Потемина"

То, что ей предстоит стать именно матерью-одиночкой, Ленка не сомневалась ни минуты. Прошло уже больше трех недель, а от Малыша не было ни слуху ни духу. И, в общем-то, это было не удивительно. Удивительно было бы, если бы он ее нашел. Ни имени, ни фамилии, ни телефона, ни адреса, одна идиотская кликуха – Карлсон, который живет на крыше. И даже не на крыше, а всего лишь на семнадцатом, последнем, этаже. И подо мной лишь московские крыши, надо мною летят облака... Город за ночь любовью весь выжат, город слабый, еле дышит, и неважно, кому стал ты ближе, стала я от тебя далека...

Бежала без оглядки, как крыса с корабля. Что тебя так испугало, деточка? Какие крылья понесли тебя через весь город на другой край Москвы, чтобы затеряться там среди новостроек, слиться с их непроглядной серой массой и стать еще одной безымянной солдаткой, прижимающей к груди испуганную маленькую девочку? Что тебя так повело, что так покоробило, уязвило?

Уж не встало ли на горизонте умопомрачительное солнце воспоминаний? Не ослепило ли оно твои распахнутые от ужаса глаза? Не просквозило ли тебя долгой ледяной волной вдоль трепетного позвоночника? Не напомнило ли горячечную крупнозернистую трясучку дней прошлых, дней былых? Уж не любовь ли это вновь приветливо улыбается тебе? Мол, готова ли ты, крошка, к новому головокружительному прыжку без парашюта?

Не готова! Не хочу, не буду, увольте! Сжальтесь, отпустите, не бейте, не трогайте! Я сама. Сама все сделаю. Уйду тихой сапой на рассвете, только пятки замелькают.

Прощай, Малыш. Не суди строго. Я ее узнала. Сразу. Только она может так вероломно, мерзко, не спросясь нечаянно нагрянуть. Это ее повадки, ее методы, ее принципы, ее беспроигрышный классический стиль.

Подкралась ко мне в этой дрянной шашлычной, взяла за шиворот и кинула тебе под ноги, как котенка. Хочешь – растопчи, хочешь – пожалей и возьми жить к себе. Возьми меня жить к себе, спрошу я так жалобно, тонко... Возьми меня жить к себе, как брошенного котенка, возьми меня жить к себе, тебе я не буду в тягость, ты будешь мне – на беду, я буду тебе – на радость... А скорее на злость. На ненужные переживания. На обузу. Обуза с пузом – есть от чего потерять голову.

Новоиспеченная мать-героиня прижала к животу подушку и подошла к зеркалу:

– Ну и чо? И ничо. Очень даже эротично. Держись за меня покрепче, Малышка, согрейся у меня за пазухой, посопи горячо мне в шею, пусти пузырчатые слюни мне за шиворот – от тебя все приму как благодать.

Ленка зарылась в подушку лицом и заплакала:

– Какая я дура, Малыш, какая я непробиваемая дура! Я так скучаю по тебе, Малыш! Я по тебе тоскую! Я убиваюсь по тебе! Неужели ты меня ни капельки не слышишь!

Еще три дня Ленка не выходила на улицу. Итого, вышло девять.

В доме не было хлеба, кончились чай, сигареты, и как-то неожиданно пропала соль. Вроде бы все время была, а тут сразу нет. Именно ее фантастическое исчезновение заставило Ленку выйти наконец из дома.

Делать было нечего, дело было вечером. Но не поздним дождливым вечером, а золотыми сентябрьскими сумерками. Ленка шла, размахивая авоськой, через пустынный в это время суток парк и с наслаждением втягивала в себя благоуханный воздух затянувшегося бабьего лета.

– Дочка, а дочка, – услышала она за спиной чей-то сдавленный шепот.

Ленка обернулась и увидела старуху лет восьмидесяти, которая ковыляла за ней следом.

– Вы ко мне обращаетесь? – спросила Ленка.

– К тебе, а к кому же? – удивилась бабка.

– Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Скорее я тебе, – хитро улыбнулась старуха.

– Ну помогите, – растерялась Ленка, – раз уж вам так хочется...

– Шла бы ты, девка, домой.

– Простите?

– Домой иди, домой! Нечего людей смешить!

– Что вам от меня надо? – стала раздражаться Ленка.

– А ты лучше глянь, – скривилась бабка, – как штаны-то свои красивые искровенила...

Из разных интересных книжек, увлекательных фильмов и захватывающих рассказов подруг Ленка знала, что потеря ребенка просто так, на ровном месте, случиться вряд ли может. Для этого необходима исключительно экстремальная ситуация, как-то: падение с лестницы, сильное душевное потрясение или когда, скажем, твоя любимая лошадь (в быту такая смирная, что даже квелая) взяла вдруг и понесла. По горам и полям, по рекам и долинам понесла, залетная, и вытрясла из своей любимой хозяйки все, что было ей так дорого. Как правило, процесс сопровождается жуткими болями, громкими криками, морем крови и поголовными обмороками не в меру чувствительных свидетельниц этой драмы.

Наделе все оказалось гораздо прозаичнее. Врач скорой помощи, которого Ленка, вернувшись несолоно хлебавши, все-таки догадалась вызвать, сказал, что при малом сроке все именно так и происходит. Почти не больно и совсем не страшно. И Ленке действительно сначала страшно не было. И больно тоже не было, потому что остатки капроновых бантов вынимали из нее трепетно, аккуратно и, естественно, под полным наркозом.

Ленка окончательно пришла в себя только в палате. Рядом на койках лежали и сидели такие же облегченные судьбой или обстоятельствами женщины. Ее появление не привлекло их ленивого внимания – не она первая, не она последняя. Ни одна из соседок не прекратила своих мелких необременительных занятий, и только полная девушка у окна приветливо улыбнулась Ленке и, сделав чуть ли ни земной поклон, сказала: «Ласкаво просымо до нашого шалашу». Как в воду, в общем.

Ленка легла на кровать и повернулась лицом к стене. Хорошо бы поспать, подумала она, и тут же провалилась в настоящий, не наркозный сон без своих привычных, но уже порядком надоевших сновидений.

К обеду ее заботливо растолкала все та же гостеприимная девушка: «Ласкаво просымо снидаты!» Ленка с трудом открыла глаза и стала шарить под одеялом, чем бы таким тяжелым врезать этой сладкоголосой горлице по ее счастливому клюву, но, ничего, естественно, не найдя, ограничилась вежливым отказом.

– Ну и чого ты отказуешься? – запела та. – Надо снидать. Дывысь, яку гарну картоплю прынэслы. Ще в до нэи сала, цыбули, горилкы, от бы добрэ, як на свадьби погулялы.

Гордо оставшись при своем, Ленка почти тут же об этом пожалела. Сон, как ни странно, не принес ей успокоения, а напротив, взбодрил, и она почувствовала зверский, неприлично здоровый в подобной ситуации аппетит.

Она с нескрываемой ненавистью зыркнула на Лэсю, так обращались к молодой женщине другие соседки по палате, и, с трудом справляясь с головокружением, медленно вышла из палаты.

Держась за поясницу, Ленка доковыляла до конца коридора и, завернув за угол, обнаружила там одиноко стоящую скамейку. Опустившись на холодный дерматин, она облегченно вздохнула, прислонилась спиной к стене и тупо уставилась на самодельный плакат, висящий как раз напротив. На большом ватманском листе была изображена молодая симпатичная женщина, подносящая к румяной груди пухлого и почему-то абсолютно голого младенца. Простудится ведь, подумала Ленка. Таких мамаш надо... Но мысль, не успев вызреть до конца, оборвалась, и другое, более острое впечатление отвлекло Ленкино внимание, заставив оторваться от стены и замереть в позе испуганного суслика.