Читать книгу "Жизнь (не) вполне спокойная - Иоанна Хмелевская"

Когда бабушку положили в больницу, она из нее сбежала, мотивируя свой побег тем, что там травят пациентов насмерть, желая освободить койко-места. Потом она болела дома. Как-то раз, когда ее забирала «скорая», бабуля потребовала захватить вместе с ней и фикус для меня, так как мой дом находился по дороге. Бездушные врачи в дополнительной услуге отказали, и, выполняя бабушкину волю, я должна была переть огромный горшок к себе сама. Фикус долго напоминал о бабуле, а истребили его мои дети, не помню каким образом, но явно по глупости.

На бабушкиных похоронах Войтек вел себя достойно, бережно вел Люцину под ручку по ступеням костела вверх и вниз, следя, чтобы она не упала, и, несмотря на жару, надел черный костюм.

Вскоре, расстроенная семейными горестями, Тереса прислала Люцине приглашение в Канаду. Люцина, уже не шатаясь на каждом шагу, отплыла на «Батории», вследствие чего все дальнейшие семейные безобразия перенеслись на тот берег Атлантики.

Для начала Люцина исчезла. Тереса и Тадеуш поехали встречать ее в Монреаль, пересмотрели всех пассажиров «Батория», собственной сестры не обнаружили и впали в ужас и отчаяние. Начались поиски. В списке пассажиров она значилась, по дороге никто не утонул, а в Канаду не прибыла — и привет! Куда, господи помилуй, она могла подеваться?

Искали ее до полного изнеможения, допытывались у всех, не видал ли кто ее, наконец, в полном отчаянии вернулись в Гамильтон. И тут обнаружилось, что Люцина сидит на скамеечке у соседей в садике!

Она объяснила происшедшее так: кто-то из Монреаля ехал в Гамильтон, и с этим неизвестно кем Люцина смылась столь художественно, что родная сестра ее не заметила.

Тереса окаменела от ужаса, видя весело щебечущую Люцину в чужом садике. Она уже успела привыкнуть, что необъявленный визит — страшная бестактность, а новые знакомства завязываются после солидной подготовки и с церемониями. Люцина же спокойно вперлась к чужим людям, компрометируя родню. Не помню, что еще она там вытворяла, но Тереса свое письмо в Варшаву окропила горючими слезами. Люцина же вернулась домой, поздоровев и помолодев до неузнаваемости.

Легко догадаться, что под боком у Войтека я получала кучу сведений о разных преступлениях, следственных действиях, трудных расследованиях и тому подобных бесценных для меня сообщений.

Среди прочего я заинтересовалась делом об изнасиловании, якобы совершенном в Плоцке, весьма меня возмутившим. В Плоцке оно и слушалось, Войтек выступал обвинителем, и поссорились мы тогда отчаянно. Я утверждала, что если это изнасилование, то я — королева Изабелла Испанская.

Обвиняемый ранее участвовал в ограблении банка, однако инкриминировать ему удалось лишь нелегальное владение оружием. Отсидел он всего полгода, вышел на свободу, но прошлого ему не забыли. Когда в отделение примчалась барышня с заявлением об изнасиловании, плоцкая милиция страшно возбудилась и, недолго думая, отправила гада за решетку.

Дай нам боже только таких насильников! Худенький белобрысик среднего роста, приятной наружности, причем прославившийся как первейший казанова города Плоцка.

Заседание суда было закрытым, но у меня, естественно, имелся особый пропуск. Я поспорила с Войтеком, что парня оправдают. Чтобы выиграть спор, Войтек пошел на подлог, я самолично застукала его, когда он под лестницей в здании суда подучал потерпевшую, как вести себя на судебном заседании, в каком месте зарыдать и так далее. Он повлиял на выбор судьи — нашли самого глупого во всем воеводстве.

Весь этот судебный фарс я превратила в сценарий для телевидения, сгодился бы он и для радио, только вот энтузиазма никто не проявил. Только через много лет я написала на этом материале роман «Девица с выкрутасами».

Обвиняемому впаяли полгода — столько, сколько он отсидел до суда. Так что пари Войтек выиграл.

Во избежание недоразумений сообщаю: в принципе я всегда на стороне женщин, которые, как правило, расплачиваются за амурные приключения своим здоровьем, психическим или физическим. Но в некоторых случаях я все же допускаю невиновность несправедливо обвиненных мужчин — у баб тоже порой возникают такие сатанинские идеи…

А в целом на вышеприведенном примере я всячески порицаю судопроизводство как таковое, об уголовном же кодексе выскажусь в самом конце.

В проектной мастерской на меня вдруг свалился вопрос о парковке под Дворцом культуры. Мы с Эвой провели инвентаризацию подвалов и подземелий. По результатам работы у нас получилось, что парковку можно построить, после чего собралась комиссия по утверждению инвестиционных проектов в составе девяти умственно неполноценных хрычей. Недолго думая, они решили, что парковка не нужна под тем предлогом, что машины в центр лучше не пускать, а если уж прорвутся, то нечего им под Дворцом культуры парковаться. Я готова голову дать на отсечение — ни один из этих дряхлых маразматиков в жизни не сидел за рулем.

К счастью, в это время я уехала и не понеслась в очередной раз разбираться, как разъяренная фурия, с этим вопросом.

Ситуация в моем собственном доме складывалась кошмарная и невыносимая. Войтек вел себя скандально, одновременно упрямо заявляя о своих великих чувствах ко мне. Может, они у него и были, но настолько необъяснимые, что я просто чумела от них. У меня не было ни времени, ни желания вести постоянную партизанскую войну, которую он и не думал бросать. Я даже надумала с ним расстаться, если не навсегда, то, во всяком случае, на время. Хорошим вариантом мне представлялась работа в провинции, но по ходу размышлений пришло в голову отправиться в более привлекательное место, например, в Париж, Монреаль, Копенгаген…

Париж накрылся медным тазом раньше из-за Ирены и неприязни Соланж. Монреаль тоже отпадал почти сразу — подвела Тереса. Оставался только Копенгаген.

Я написала Алиции отчаянное письмо, умоляя прислать приглашение, и она его выслала мгновенно. Возможно, Алиция спасла мне жизнь, а уж личную свободу несомненно, так как я уже была готова прикончить Войтека во что бы то ни стало. Убила бы, конечно, в состоянии аффекта, но за решеткой отсидеть пришлось бы изрядно. О детях я не беспокоилась — Ежи исполнилось шестнадцать, парень был абсолютно самостоятельный, а Роберт остался бы под опекой семьи.

Уехала я на две недели, имея на тот момент на двадцать две тысячи злотых долгов, а на ногах — последние туфли, у которых каблук еле-еле держался. В последнем письме я попросила Алицию принести на вокзал какую-нибудь обувку — вдруг каблук не выдержит, и я окажусь босиком. Носили мы один размер. Деньги за книги и фильм у меня уже кончились, а в дальнейшем творчестве Войтек мешал мне всеми силами…

— Не желаю видеть у тебя на лице такую счастливую мину! — заявлял он, когда я вправляла чистый лист в пишущую машинку. — Со мной ты вечно хмурая и недовольная. Вот возьму и испорчу тебе настроение!

И портил.

Алиция про обувь, естественно, забыла, но мой каблук чудом выдержал. Опоздала она на вокзал всего на пять минут, и из-за моего багажа мы поехали на Sanct Annae Plads, то есть на площадь Святой Анны, на такси. К моему удивлению, оказалось, что мне предстоит жить в прачечной у семьи фон Розен, на пятом этаже без лифта, с уборной на первом этаже.