Читать книгу "София - венецианская наложница - Энн Чемберлен"

— Эта мечеть построена архитектором Синаном, — рассказывал мне Хусаин, — для великого султана Баязида II два или три поколения назад.

Но у меня сейчас не возникало ни малейшего интереса к историческим местам, и меня ужасно раздражало убеждение моего друга, что я непременно должен присоединиться к его восхищению.

— У нас нет времени, — настаивал я.

— Время для Аллаха — не потерянное время, — ответил он кротко. — Кроме того, с кем же нам заключать сделку, если все в этой стране сейчас повернулись к Мекке?

— В моих ушах звучат колокола Венеции, — упрямо возразил я и отошел в сторону, так как хаос на площади мало чем мог помочь переполоху в моей душе.

Вдоль стены, я заметил, так же продолжали стоять янычары и охранники, освобожденные от молитвы. Солнце еще не начало заходить, и пространство перед мечетью было окрашено бледным мартовским светом.

Стаи голубей, однако, находили этот разреженный свет подходящим для своих заигрываний. По каким-то своим птичьим законам они разделились на пары, хотя брачный период еще и не наступил. Мужские особи, обычно более темной раскраски, ворковали и низко кланялись только перед определенной, выбранной ими голубкой. Это ухаживание сопровождалось сильными ударами хвостом по камням мостовой, и мне даже было их жалко, хотя и интересно, смогут ли они после этого снова летать.

В это время особи женского пола, не отрываясь, занимались своим обычным делом, как обычно, прыгали от крошки к крошке. Когда это было возможно, они ненадолго взлетали, чтобы пролететь от надгробия к фонтану, а затем снова возвращались к этому утомительному — даже я мог видеть, что оно было утомительным — ухаживанию, к поклонам и воркованию. Я находился в совершенном одиночестве, так как все остальные мужчины в это время стояли на коленях, кладя поклоны и бубня что-то по-арабски.

Но перед тем как я успел это все осознать, молитва закончилась и площадь опустела. Хусаин снова присоединился ко мне, и мы пошли к западной стороне площади, где располагались бани.

— Эти бани тоже построены архитектором Синаном при Баязиде II, — комментировал он.

— Но на основе христианского сооружения, — вновь возразил я и указал рукою на колонны, украшающие вход в бани. На них были изображены павлины, очевидно, обновленные и явно византийского происхождения.

Хусаин простил мне мой тон.

— На это, так же как и на падение Византийской империи, была воля Аллаха.

И это было сказано не так, как обычно дядя Джакопо произносил молитвы, обдумывая свои отношения с Богом. Я вспомнил о его гибели и вновь опечалился.

— Помни также, — заметил Хусаин, — что крестоносцы, в тринадцатом веке захватив Константинополь, грабили империю отнюдь не по-христиански.

Но тут мы подошли к баням, и мой друг отдал часть наших драгоценных асперов привратнику.

XIX

Первым препятствием, которое нам пришлось преодолеть в этом «подарке» султана Баязида, был нескончаемый поток рабов, которые сгибались под тяжестью дров, необходимых для отопления бани. Единственная печь служила для обеих половин сооружения — и для женской, и для мужской. Женскую половину, естественно, я не видел, так как она находилась с другой стороны.

Наблюдая за тяжелой работой рабов, я скорчил гримасу. А вдруг молодую прекрасную Софию Баффо тоже ждет участь рабыни, если план Хусаина провалится? Сердце защемило. Мне не стоило об этом думать, но я ничего не мог с собой поделать.

Хусаин как будто прочитал мои мысли и подтолкнул меня в глубь здания. Чтобы я хоть немного успокоился, он положил свою руку мне на плечо.

— Верь мне, верь Аллаху и верь Абу Исе, — сказал он. — Абу Иса не сделает ничего, что может испортить его товар.

Первая комната, в которую он завел меня, была разделена на маленькие кабинки, для чего были использованы невысокие мраморные стены. Было ясно, что они были и в первоначальном здании.

Каждый из нас занял отдельную свободную кабинку, так как Хусаин хотел хорошо отдохнуть.

— Я должен сказать, мой друг, у тебя какое-то странное представление о рабстве. Ты считаешь это огромной несправедливостью, забывая в то же самое время, что вы, венецианцы, принадлежите к одной из самых великих рабовладельческих держав, — наставительным тоном произнес он.

Большое количество рабов-мужчин с обнаженным торсом, обернутым только в бело-красные полотенца вокруг бедер, ходили взад и вперед между кабинками с кипой чистых полотенец на голове. Один необычайно высокий африканец, который без особых усилий мог видеть меня через стенку моей кабинки, подал одно полотенце мне. Оно было сделано из очень плотной и мягкой материи — видимо, из натурального хлопка. Волокнистая бахрома длиной с мою руку обрамляла необработанный край, чтобы он не распускался.

Хусаин продолжал свою речь:

— У твоего дяди, пусть земля будет ему пухом, тоже был старый чернокожий раб Пьеро.

Тщательный осмотр поданного мне полотенца, казалось, развлекал высокого африканца. Его полные ярко-красные губы отобразили что-то похожее на ухмылку. Я понял, что должен раздеться, пока мое одеяние не будет соответствовать. Я не знал, готов ли я сделать это среди чужестранцев, к тому же язычников и иноверцев. Ведь все эти мужчины в соседних кабинках, как я понимал, прошли через варварский обряд обрезания. Возможно, даже африканца постигла та же участь. Это открытие привело меня в замешательство, и я содрогнулся под своей одеждой.

Однако я должен сказать, что скромность преобладала на территории бани (даже в случае с этим африканцем, который легко мог видеть посетителей поверх стен кабинок). Как поведал мне Хусаин, скромность предписывается религией мусульман даже среди особ своего пола. И все же я с ужасом думал о том, что у них под одинаковыми полотенцами находятся одинаковые увечья, и если я уберу полотенце, то рискую потерять то, что у меня присутствует. Эти мысли заставляли меня медлить с раздеванием.

Но Хусаин поторапливал и подбадривал меня постоянным бурчанием. Это делалось для того, чтобы я знал, что он находится рядом и он, как и я, тоже чужестранец.

— Я знаю, что и у твоего отца было четыре или пять слуг-рабов дома, когда он еще был жив, — Хусаин продолжал развивать тему о рабстве.

Он был абсолютно прав, но я не мог принять этого:

— Это совсем другое дело, когда ты кого-то знаешь.

— Как я помню, твоя няня — любая женщина, которая нянчила тебя, — она не была свободной, не так ли? Но ты же по этой причине любил ее не меньше.

Я не мог больше этого выносить. Я вышел из своей кабинки, моя защитная одежда осталась на лавке. Друг уже ожидал меня. Вид почти обнаженного Хусаина меня поразил. Его тело было бледным, как у рыбы, без волос, как у женщины, к тому же с женской грудью и округлым животом. Но самой необычной была его голова. Я никогда не видел Хусаина без венецианской шляпы или турецкого тюрбана. Вся его голова, за исключением одного небольшого чуба, была выбрита наголо и напоминала мяч. Это был мяч, который очень долго использовали, с огромным количеством ссадин и вмятин.