Читать книгу "Полный финиш - Марина Серова"

Название не смущало Зверька: он назаказывал уйму мясного, фруктов, пива и теперь сидел и целе-устремленно поглощал все это.

Легкая фигура скользнула перед ним, Зверьков поднял голову и увидел, что за стол к нему садится миловидная девица с недвусмысленной улыбкой на губах.

— Не помешаю? — спросила она. — А то все занято.

— Мгм. Не.

— Кстати, меня зовут Наташа.

— Э… Данила. Пиво пьешь?

— Если предложите, — улыбнулась она и, неожиданно для Зверька, положила руку на его плотное колено.

— Э… ну, бля… ща.

Девица протянула к его колену вторую руку, и тут захмелевшему и сытому Зверькову почудилось, что его что-то кольнуло в ногу. Он вздрогнул и недоуменно вскинул на нее маленькие темные глазки:

— Ты че, бля?

— Ой… я, кажется, поцарапала вас ногтем, — смутилась Наташа. — Простите… Данила.

— Ну и когти отрастила…

— Я и говорю: извините.

— Да не… ниче. Можно на «ты» ваще-то, — снисходительно позволил Зверек и хотел было сказать, что можно и поближе познакомиться, как вдруг странное ощущение возникло у него в горле и выше, словно гортань и носоглотку свело спазмом. Словно ему засадили туда упругий распор, который медленно, но верно разрывал ткани шеи, ломал и выворачивал хрящи, окаменевал где-то под подбородком, в том месте, где расположен кадык… а потом выламывался, поднимая волны боли.

Зверек выпучил на Наташу глаза, а когда на губах ее зазмеилась предательская улыбка, прохрипел:

— Это что же за выкидоны… сука?

— А сейчас ты прикроешь табло и перестанешь ругаться, — прозвучал над его ухом мелодичный голос, и словно жаркой волной рвануло в Зверькове… Он вскинул глаза и увидел лицо и глаза человека, один вид которого внезапно вызвал у него унизительное, рабское, но жизненно необходимое и такое приятное желание подчиняться ему как хозяину.

— Это же так просто, — сказал хозяин и сел напротив Зверька. И у амбала перехватило дыхание, потому что перед ним оказались самые властные и выразительные глаза, какие он когда-либо видел…

* * *

Открывать наручники булавкой никогда не входило в число моих талантов. Но это вовсе не означало, что я не могла их открыть. Другое дело, что пальцы не слушались меня и, как тогда, в поезде, когда я пыталась открыть туалет, «плясали отчаянной чечеткой» — как то бесподобно сказано у Маяковского.

Впрочем, мне удалось вытянуть из волос одну особо хитро продуманную булавку, наиболее глубоко закопавшуюся (все прочие у меня отобрали по распоряжению предусмотрительного г-на Дубнова), и открыть наручники.

Я получила возможность передвигаться по комнате, но на этом мои достижения заканчивались: выбраться из этих четырех стен и уж тем более из дома возможным не представлялось. Два просторных окна были зарешечены и к тому же поставлены на сигнализацию, оплетающую весь дом. Дверь была заперта на такой замок, что открыть его без спецсредств было нереально. Ну что ж… хоть на диване теперь можно полежать.

Ожидать, что мои тюремщики захотят навестить меня в половине третьего ночи — это совсем уж маловероятно. В доме пятеро охранников, двое внизу, у парадного входа, режутся в шахматы (?!) и трахают какую-то девку, а остальные трое спят. Дубнов же сейчас в милиции — само собой, дает свидетельские показания, равно как и те трое, которые были с ним тогда…

А вот где сейчас Ковалев и Немякшин, можно только гадать. Только гадать.

Я присела на кушетку и, обхватив голову руками, погрузилась в мучительные, изъязвленные сомнениями мысли… Но тут снизу до меня долетел глухой грохот, чей-то короткий вопль, срывающийся в хрип…

…А потом сухо прострекотала автоматная очередь, украшенная, как длинная зажженная гирлянда, несколькими светящимися звездами покрупнее, тремя выстрелами из пистолета крупного калибра.

* * *

Кальмар перехватил из руки Наташи Калиниченко шприц-автомат, спрятал его в футляр и, глядя прямо в глаза буквально парализованному Зверьку холодным, неподвижным, немигающим взглядом, властно спросил:

— Где Ковалев и Немякшин?

— Они в… в этой… — По всей видимости, Зверек пытался бороться с действием властного магнетического взгляда Кальмара и всем тем ужасом и готовностью повиноваться, которые нагонял на него весь облик этого человека. Но бороться ему приходилось не только с этим: лошадиная доля препарата, введенного ему Наташей за доли секунды с помощью шприца-автомата, подмяла под себя самоконтроль и волю Данилы.

— Где?

— В трюме старой баржи возле городского пляжа. Пока там… дальше будет решать Дубнов.

— Идем со мной.

Зверьков, дрожа всем телом и не отдавая себе отчета в том, что, собственно, делает, встал — огромный на фоне невысокого и стройного Константина Калиниченко — и последовал за ним. В спину к Зверьку пристроилась Наташа.

— Где Дубнов? — спросил Калиниченко, когда Зверек покорно сел в темно-зеленую «Вольво».

— В… в мусарне.

— Дает показания?

— А? А… ну да. Показания. Вернется, наверно, только к утру, — не дожидаясь вопроса, уточнил Зверек.

— Охотникова?

Данила кротко моргнул белесыми ресницами и, тупо улыбнувшись, спросил:

— Что… Охотникова?

— Та женщина, которая была в комнате вместе с трупом Рощина, — отчеканил Кальмар. — Она где?

— Костя, — холодно сказала Наташа, — ты же говорил, что не жалко.

— Молчи, — оборвал ее Кальмар. — Где она?

— А… Женька? — с видимым удовольствием произнес Данила. По всей видимости, последние пороги сопротивления были преодолены, и теперь он охотно выкладывал все, что знал — нужное и ненужное. — Женька, она забавная. Помню, еще в Питере она мне пробила в контрабас, так я чуть ласты не склеил. А вот Сергеич, шеф мой покойный типа… вот он склеил. Да… бля, — для большего эффекта присовокупил он и ухмыльнулся застывшей, неестественной, но в высшей степени довольной улыбочкой.

— Я, кажется, спросил о том, где она, — процедил Кальмар.

— Она? Она в доме Рощина. Да… пацаны говорили, что надо бы ее на хор поставить, типа отхарить паровозиком, да уж больно заковыристая она будка… может и ужабить. Как меня в Питере, — доложил Зверек.

Кальмар поморщился и произнес:

— Сколько человек в доме?

— То ли пять, то ли шесть. Колян с Васо… мы его Васьком зовем, хотели поиграть в шахматы да какую-нибудь шалаву натянуть. Вот ты бы им понравилась, — повернулся он к Наташе, вероятно, пользуясь тем, что организм позволял ему говорить все, что ни думается. — У тебя сиськи клевые. А Васек любит, чтобы жопа…

— Заткнись! — рявкнул на него Калиниченко. — Говори то, о чем спрашивают.