Читать книгу "Наречия - Дэниэл Хэндлер"

Мой гость уставился в объектив камеры, однако кивнул.

— Что ж, Майк, — ответил он, — ты когда-нибудь пробовал секс с мужчиной?

Мы с ним прошли через пустырь, и я ничего такого не сделал, даже не взял его за руку, а когда мы с ним дошли до спальни Норы и Джорджа, я встал в дверях и закусил губу, притворившись, будто нервничаю и не знаю, как себя вести, и это, как мне кажется, пошло только на пользу. Адам улыбнулся, сел на край кровати и нежными движениями снял с меня рубашку, а я стоял перед ним и все такое прочее. Секс от этого только лучше. Именно так начинается любовь, когда два человека притворяются, будто сейчас что-то произойдет, когда ложь такая сочная и влажная от одиночества и надежд. После этого он прижал меня к себе, что — если вы забыли побриться! — мне не очень нравится и чего в принципе несложно избежать, если пояснить, что до этого у вас ни разу не было секса с мужчиной, и поэтому сейчас вы страшно нервничаете и не хотите, чтобы вас обнимали.

— Извини, — сказал он.

— Ничего страшного, — ответил я.

На улице было еще довольно солнечно, и, когда я встал с постели и надел шорты, мне пришлось прикрыть ладонью глаза, чтобы как следует его разглядеть. Я стоял, прислонившись к книжным полкам Норы и Джорджа, и мне в спину упирался какой-то толстый том — что-то научное из той области, в какой специализировался Джордж, а именно из астрофизики. Наверное, все это ужасно важно, хотя, с моей точки зрения, довольно уныло. Все равно что обслуживать в ресторане столики или приползти назад к бывшему дружку, когда на душе от одиночества особенно погано. Адам посмотрел на меня, словно подумал, будто я классный мальчик, что, на мой взгляд, не так уж и плохо, и я даже пожалел, что не курю. Тогда бы я мог выдохнуть в кого-нибудь красивое серебристое облачко дыма, театрально, в задумчивости нахмурив лоб и расставив по местам всех моих любовников.

— И чем же ты занимаешься, Майк? Что ты забыл здесь, в этой глуши, такой классный мальчик?

— Я два года назад окончил колледж, — поправил я его. — И теперь, как я уже сказал, я писатель. Заканчиваю новый роман.

— Роман? Вот как. И сколько романов ты уже написал? — поинтересовался Адам.

— Один.

— Один, включая тот, над которым сейчас работаешь?

— А сколько тысяч долларов ты уже заработал, продавая свой видеоматериал? — ответил я вопросом на вопрос.

— Ладно, не бери в голову, — сказал он. — Это я в шутку, Майк. На меня иногда такое находит.

Адам соскочил с кровати и встал передо мной. На мгновение он поднялся на цыпочки и тряхнул руками — будто пес, стряхивающий с себя воду.

— Пойду проверю камеру, — сказал он и нагнулся, чтобы надеть кроссовки. — Надо пойти отлить и заодно проверить камеру. Я оставил ее в режиме записи, но при необходимости могу перемотать назад и записать заново. На случай, если что-то произошло. Хотя вряд ли, потому что мы бы с тобой услышали.

— Ты что, так и выйдешь на улицу в одних только кроссовках? — спросил я. — Как в порнушном фильме.

Адам направился в ванную.

— Никто меня не увидит, — крикнул он мне сквозь шум душа. — На улице тепло — Калифорния! — к тому же в этой глуши никого нет, малыш. Мы здесь с тобой одни. Дом стоит посреди пустыря, а соседи наверняка слиняли в Сан-Фран, где зарабатывают на хлеб насущный.

— Терпеть не могу, когда говорят Сан-Фран.

— А сейчас все так говорят — Сан-Фран, — игриво откликнулся он. — Я сейчас вернусь.

— Когда ты вернешься, — ответил я, — мы вместе пообедаем, и я угощу тебя вином. Я мог бы…

— Когда я вернусь, — ответил он, — я научу тебя сосать член.

Я прикрыл улыбку рукой, а он усмехнулся и вышел из дома Норы и Джорджа. Высокая трава, которой зарос пустырь, отбрасывала тени на стены, и я мог бы описать это в предложениях, которым не было бы равных, но мне показалось, что в этом нет особой необходимости. В том-то и заключался весь фокус — я понимал, что символично, а что нет. И если полуденное солнце отбрасывает на стену игривые подвижные тени, которые напоминают мне стайку детей, играющих в свои невинные и беззаботные детские игры, то вы не можете включить их в рассказ, потому что от детства вы переходите к кому-то такому, кто может фигурировать по крайней мере в двух главах самой главной книги моего поколения. Любовь хранит этот символический фокус, и каждый поцелуй — событие, и каждый шаг — монумент. Я бы мог зачитать целый список таких важных монументов по всей Америке и сказать вам, что они представляют собой в символическом смысле и что значило бы, если бы все они оказались разрушены. Я знал, что все это значит, и вскоре все остальные тоже узнают. Мне оставалось лишь закончить работу. И тогда я дам Адаму имя и расставлю все подробности по своим местам.

Я встал, чтобы посмотреть, где он. Адам направлялся к видеокамере, чтобы проверить запись, чем загородил мне вид, я же никак не мог решить. Дэвид? Стивен? Или что-то европейское, вроде Томаса, только чуть более задумчивое. Я вышел из спальни, приблизился к письменному столу и пробежал глазами страницы рукописи, время от времени выглядывая в окно. Оказалось, что у меня готово более шестнадцати страниц. В этот момент зазвонил телефон — как всегда, некстати.

— Мама, — машинально произнес я. — Ведь я же тебе говорил, что позвоню сам. Или я не говорил? Я работаю, и телефон меня сбивает с мысли. Я позвоню, когда буду свободен, хотя точно обещать не могу, потому что работаю подолгу, потому что я писатель, главным образом пишу романы, а это значит, что приходится много работать, но я позвоню, обещаю, только не надо меня беспокоить.

— Я переживаю за тебя, Томас, — ответила мать. — Мне тебя жаль. Я хочу сказать, что ты просто шокировал всех в воскресенье. Все спрашивали меня, все ли с ним в порядке, все ли с ним в порядке в доме Норы и Джорджа. Ты просто всех шокировал.

— Литература изменяет каждое поколение, — ответил я. — Она развивается; неудивительно, что это кого-то шокирует.

— Томас, — не унималась она, — Томас, я отказываюсь понять, какое отношение имеет к этому бритье головы?

— Я же тебе говорил, что герои всегда проходят через изменения, в этом суть любой истории, и потому важно уловить момент, когда что-то меняется, и что бритая голова — это символ, и что в символическом смысле бритье головы означает, что герой родился заново, что он лыс, как и в тот день, когда впервые появился на свет.

— Когда ты появился на свет, у тебя на голове были волосики, — продолжала гнуть свою линию мать.

— Ты поймешь роман, когда он будет опубликован! — прокричал я в трубку. — Тогда ты сможешь перечитывать непонятные места до тех пор, пока до тебя не дойдет их смысл!

Я бросил трубку и увидел, что Адам смотрит на меня и улыбается.

— Ш-ш-ш, — произнес он. — Я с того края пустыря слышал твои крики. Не иначе, как женщина.

Я посмотрел на него. Если не считать кроссовок, он был гол, как в тот день, когда впервые появился на свет.