Читать книгу "После конца - Юрий Мамлеев"

Танира открыла глаза, улыбнулась. Но улыбка была странней, чем улыбка Джоконды. Он опять бросился ее целовать. Эти голубые жилочки, биение, кожа нежнее самой нежности – и это все перед концом мира. В исступлении целуя каждую ее ямочку, каждый изгиб, каждый пальчик, он бормотал про себя, бормотал, шептал самому себе: «Это женщина конца мира, это все перед концом света. Она – последняя женщина на земле». Танира читала его мысли и только улыбалась в ответ, осторожно поглаживая его.

Наконец они успокоились. Дремали, усталые. И вдруг Валентин, точно молния прошла по нему, чуть-чуть приподнялся и спросил несколько резко:

– Скажи, Танира, откуда, каким образом ты так хорошо знаешь русский язык? Ты говоришь, как русская. Это невозможно! Немыслимо, невозможно так выучить наш язык в том далеком мире, в котором ты жила. Ты можешь объяснить?! Не ссылайся только на отца. Как я об этом не подумал раньше… Тут у вас ум просто отключается…

Танира рассмеялась.

– Ты встревожен? Напуган? Думаешь, что я дьяволица? Или, наоборот, человек, русская, подброшенная сюда из России?!

Она поцеловала Валентина.

– Нет, я не русская, я – ауфирка. Я овладела вашим языком, а теперь и моим, не зубрежкой, не только обучением, а еще с помощью специального магического искусства.

Валентин изумился. Это опять рассмешило Таниру.

– Мой милый, любимый. За тысячелетия, отделяющие нас друг от друга, точно сейчас и нельзя установить, человечество здорово изменилось и приобрело новые знания. Кое-что, пусть немного, досталось и нам, ауфирцам, сохранилось после Конца. К тому же язык – это великое древнее искусство, как ты должен знать, а не происки дьявола. Ваши египтяне, да и другие в свое время передвигали горы, гигантские камни и строили пирамиды с помощью магии слова.

Валентин вспомнил кое-какие тексты и притих. Танира привстала:

– Серьезно, Валентин, если ты войдешь в нашу жизнь, тебе придется столкнуться со многими явлениями. Ауфирцы вовсе не такой простой народ, как тебе кажется. Но ты же войдешь в нашу жизнь? – Танира радостно посмотрела на него. – Войди!

– Конечно, войду! – чуть не вскричал Валентин. – Я люблю тебя!

– И я люблю тебя!

– Мы поженимся и будем вместе!

Танира снова рассмеялась.

– У нас нет брака, Валентин. Такого института просто нет. Мы будем жить вместе, и все. В любви. Чего еще надо?

– Это понятно, – согласился Уваров.

– Как у вас говорят… да, вспомнила: солнышко. Солнышко, все непонятное я буду тебе объяснять и защищать тебя, если надо.

Валентин вздохнул, но не пессимистично.

– Не вздыхай. Я люблю тебя.

Валентин опять занервничал.

– Может быть, ты любишь меня потому, что я пришел из времени, когда человечество не погибало? Пусть находилось в кризисе, но не погибало же.

– Не мучайся. Сергей тоже оттуда. И, кстати, был один до вас. Сергей – отличный человек, но я люблю тебя, и не надо тайной истерики. Я же не говорю, что ты любишь меня потому, что я женщина конца мира. Наша ситуация, конечно, дает некий импульс, но этого недостаточно для любви. Мы любим друг друга, и все.

Валентин с дикой, фантастической радостью согласился.

Прежде чем встать, Танира еще прошептала:

– И, кстати, я люблю вашу Россию. Она и моя.

Глава 17

Огромное, черное здание посредине Рипана. Окон почти нет. Это владение Гнодиады, сестры могущественного, но не всемогущего Зурдана, главного противника Фурзда в борьбе за власть. За власть в Ауфири, а следовательно, и над всем оставшимся миром, ибо другие, маленькие государства слишком ничтожны по сравнению с великой Ауфирью, последней надеждой рода человеческого на выживание. Так считали многие и будут считать, пока жив великий Зурдан. Так думали его сторонники. Его величие в том, что он не боится зла и даже приветствует его.

– Он хочет, – шептались по коридорам тюрем и власти его поклонники, – он хочет, чтобы человечество превзошло бесов во зле. И, следовательно, стало могущественнее их.

И Фурзд считал, что такая трансформация человеческой природы вполне возможна. Проблема только в том, что это уже не будет человечество. Это будет новая иерархия демонов. А Фурзд не хотел этого, он желал спасти именно человечество, какое оно есть.

Зурдан в этот день отдыхал в своем дворце рядом с владением Гнодиады. Зурдан не очень любил сестру, считая, что во зле она слишком человечна. Но сестра есть сестра, и от этого никуда не денешься. Пусть владеет своим замком – там и делает, что хочет.

Зурдан возлежал на ложе в огромной, но совершенно пустой комнате. Никаких изображений бесов, чудовищ, казней, никакого черного цвета, вообще ничего. «Мы сами выше «их» и начнем все сначала и по-своему. У нас будет своя символика».

В этот же день Гнодиада бродила по своему замку, томясь, раздраженная. Ей было 35 лет, она – в цветах, в черной роскоши, стройная, нежная, жестокая, самовлюбленная… Ей всегда хотелось чего-то еще, кроме любви к себе. О себе она порой забывала. Тонкие ноздри ее чуть вздрагивали при мысли о своих изощрениях.

Изощрения состояли в том, что она до смерти любила наблюдать казнь, особенно отрезание головы у мужчин. Для этого у нее в замке было отведено место для казни. И она могла наблюдать за этим процессом из ложи сверху или тайно через специальное оконце. Последнее она обожала.

«Лучше тайное, чем явное», – думала она.

Клиенты были разные, в большинстве своем – преступники, приговоренные к смерти. В том числе и те, кто считал, что конец мира близок. Простым смертными не разрешалось так считать. Но среди клиентов бывали и просто невинные люди, которых хватали на улицах и привозили в комнату смерти молчаливые агенты Гнодиады. Приговоренных по закону не то чтобы не хватало, но спрос был и на невинных. Но главное было не в этом. Не судорога смерти и жестокость привлекали Гнодиаду. Она внимательно со сладострастием следила за приговоренным. Если его поведение было хоть в какой-то степени мужественным, это вызвало у нее почти физическое отвращение.

Белой своей нежной ручкой она подавала знак – казнить. И даже порой не смотрела на процесс (а был он или отрезание головы, или повешение) и уходила. Но если приговоренный дрожал, визжал, ползал, выл – это вызвало у нее сладострастную радость. И чем трусливей был мужчина или юноша (женщин в казнимые вообще не брали), тем огромней была ее радость, охватывающая все тело. Тогда самые трусливые были спасены. Она давала знак – не казнить. И только что в истерике извивавшийся человек попадал ей в постель, а не на плаху. Так начиналась оргия, с психопатией, с надрывом, с объяснением в любви и возможностью для любовника опять попасть на плаху. Ибо отрезание головы было ее любимой казнью.

В этот день Гнодиада ожидала поступления. Казнь была назначена на час вечернего чаепития. Предыдущая церемония не возбудила Гнодиаду. Попались на редкость мужественные мальчики. Только один был трус, он дрожал так глубинно и непостижимо, так любил свою жизнь, что Гнодиадой сразу овладел бешеный приступ сладострастия. Однако он умер от разрыва сердца прежде, чем Гнодиада дала знак: в постель! Помиловать! Но она почувствовала такую страсть к этому юноше, что велела положить его в постель. И, выпив бокал вина (для особ такого ранга в Ауфири делали хорошее вино), недвижно, с открытыми глазами проспала с ним полночи. Труп холодел с каждым часом, и ни мужество, ни трусость уже не были его качествами. Но Гнодиада велела обработать труп так, чтобы он превратился в памятник. И этот памятник поставили для Гнодиады в ее летнем саду. Надпись на монументе гласила: «За трусость».